|
Примерно в восемь Старцев вернулся на дачу. Дети по-прежнему играли в своем уголке, но на галерее его не ждал накрытый стол; горел свет в полуподвальной кухне, но Марии там не было. Он отметил с нарастающим недоумением приготовления к несостоявшемуся ужину: очищенные картофелины в глиняной миске без воды, сырая утка на противне, нарезанный колечками лук, бледно-зеленые листья салата в раковине… Прошелся по дому — пустые безмолвные комнаты — все большее беспокойство овладевало душой — позвал из окна мансарды: «Мария!» — и внешний мир ответил безмолвием. Спустился в сад к детям: «Где мама?» — «Мы не знаем, — ответил Денис, по праву мальчика «главный» в их тройке. — Мы ее не видели, правда, Юла?» (Пятилетняя Маня вообще не шла в счет.)
Старцев обошел сад (двадцать пять соток) — дети следовали за ним на расстоянии — у калитки сказал: «Мама, должно быть, у соседки. Никуда без меня не уходите». — И вдруг уже на улице услышал вопль позади: «Мама!» — Маня кричала, катаясь по траве. («Она крайне восприимчива, ей передалась моя потаенная тревога».) Отец занялся ребенком (разбитыми в кровь коленками) и долго баюкал на руках; она уже не кричала так страшно, а, всхлипывая, повторяла одно слово: «Мама!» — «Сейчас она придет, я ее приведу…» Наконец ребенок заснул. Напуганные старшие охотно согласились посидеть в детской, покуда папа сходит к соседке. Большинство дач весной было еще необитаемо, но Казначеева жила (рядом, через забор) в Холмах с апреля. Да, она сажала рассаду у себя на участке — легкий шум с улицы — Мария в атласном халате и фартучке, вид очень испуганный. Казначеева ее окликнула, но соседка вдруг побежала прочь от калитки и исчезла за углом. (Случилось это странное происшествие часов в семь, примерно час спустя после его ухода на прогулку.) Исчезла! — было впервые произнесено загадочное слово, которое мучило его много лет. За углом! Та, перпендикулярная, улочка вела к обрыву холма, под которым зеркально застыли три глубоких озера с чайками, камышами и рыболовами. Но было поздно — ни людей, ни птиц — последние красные лучи пылали в водах. Неужто она вошла, разбив одно из зеркал, и теперь лежит на дне? В майских сумерках, словно в беспамятстве, он исходил окрестности, село в низине… — А лес? — В лес я не ходил. На станцию сбегал, там встретился с Платошей. — Обусловленная встреча? — Он звонил на дачу. Покровский работал над статьей о моем творчестве. Так мы и провели с ним бессонную ночь в разговорах — но не о творчестве, конечно. Позднее был найден старичок — единственный, кто удил рыбу в тот вечер, но он ничего подозрительного не видел, не слышал… глуховат, подслеповат. Опрошенные обитатели Чистого Ключа отреагировали примерно так же. — И Марина Морава? — И Морава. Вас как будто загипнотизировала дрянная старушонка. — Этот глагол, Федор Афанасьевич, вы употребили в переносном смысле, но она обладает натуральным даром гипноза. — Да черт с ней. Все это происходило несколько дней спустя, когда под давлением именитого авторитета пришла в движение следственная махина. Озера числились заповедными (как и Чистый лес, кстати), их не стали осушать, но водолаз обследовал дно — три дна — безрезультатно. Труп так и не всплыл. — Вам сразу пришла мысль о смерти? — Сразу. — Потому что она ушла из дома в неподобающей одежде? — Да хотя бы. И без документов… — Старцев помолчал, вслушиваясь, вглядываясь, вдыхая аромат прошлого. — Надо было знать Марию. |
