Но я продолжал допытываться:

— По ритуалу, пока не пропоет петух, так? А курица зачем?

— Чтоб ему не скучно было. Один загрустит — заболеет.

— А кот зачем?

Старуха вновь заплясала, захихикала.

— От подпольного беса.

— Это еще кто такой?

— Рыжий, а хвост голый.

— Понял. А тот демон, что в окошко смотрел? — прошептал я невнятно, поскольку описать то существо не мог; оно внушало мне страх, трепет и притяжение. — Вы видели его?

— То меня не касается, — Морава поджала тонкие, в ниточку, бескровные губы и занялась косьбой. Шик-шик-шик…

— Может, ты тот оборотень и есть, — прошипел я в такт.

Шик-шик…

— Ты жену Старцева извела.

Шик-шик…

— Помнишь Марию? Ты ее извела, и дочь ее.

— Ох, не ошибись!

Я спросил со всем отпущенным мне смирением:

— Где они? Сделайте милость, ответьте.

А она крикнула:

— Зачем тебе знать?

— Похоронить надо.

— Не надо. Не тронь. Они похоронены.

— Вы признаетесь?.. — задохнулся я, не договорив.

Что-то где-то прозвенело; «продвинутая» чертова бабушка достала из кармана брюк мобильник (мне на миг почудилось — пистолет!), приказала: «По одной капле три раза в день», — и отключилась.

— С того света вам звонят?

— Пошел отсюда!

— Где могила?

Она оборотилась ко мне воплощением зла (можно так выразиться?), желтые очи засверкали золотыми монетками; этого блеска я почему-то не мог вынести и ушел со двора.

Отец

Я подошел к церковной ограде, возле которой так и ждала меня с утра моя «копейка»». Из ворот вышел Старцев в сопровождении батюшки (промелькнули в воображении Нестеровские «Философы» — фрагментом тревоги и ожидания), о. Киприан что-то негромко говорил знаменитому прозаику, а тот глядел сумеречно прямо перед собой.

Мы втроем раскланялись, я предложил подвезти Старцева, он словно очнулся.

— Если не затруднит, буду обязан. Сюда, на дачу… Прощайте, отец Киприан.

— Храни вас Господь.

Езды минут семь в гнетущем молчании, которое я рискнул нарушить, уже затормозив перед глухим коричневым, как из гробовых досок, забором:

— Какое доброе у батюшки лицо.

Старцев кивнул.

— Он, если не секрет, ваш духовник?

— Нет, я не привык к исповеди. В храм захожу иногда подышать.

— Подышать?

— Надо же приобщаться постепенно к смерти.

— Федор Афанасьевич, прошу вас принять мои соболезнования.

— Пойдемте поговорим.

В своей высокой башенке он распахнул створки окна, и в комнату хлынула озерная свежесть с легким привкусом болотной гнильцы; закат заблистал в водах струями красного вина.

Хозяин достал из старинного шкафчика водку, я отказался с сожалением (еще в Москву ехать надо). Он подумал-подумал и поставил бутылку назад.

— Вам-то рюмка не помешала бы.

— Помешает. Так вот, Алексей Юрьевич, простите меня за давешнее.

— Не за что.

— Не представляю, как я скажу Мане.

— Хотите, я… — вдруг я осекся, вспомнив про балкон; отец покачал головой.

— Нет, это лежит на мне. Девочки очень любили друг друга, такая душевная близость, говорят, встречается у близнецов — нечто вроде телепатии.