— «Русский Логос» Страстов предложил посмотреть?

— Я хотел, я! Для этого и явился, пусть инженеры человеческих душ умоются… Да выпил, завелся невовремя с отцом. Признаю, неправ: соцреалист родил замечательных детей… куда моим клушам до них. В общем, опомнился я, когда фотокор предложил… Нет, даже не так. Страстов внезапно встал и пошел из комнаты, а хозяин, раздраженный до предела, спросил, куда, мол. И тот доложил: не хочу одну передачу по телевизору пропустить. «Русский Логос?» — вдруг отец спрашивает. Значит, в курсе, хоть и выпендривался потом: «Выключи!» Кстати, вы заметили, что он совсем не пьет? На собственном юбилее!

— Я как-то не обращал внимания…

— Пил воду. Русский писатель-трезвенник — это что значит? В свое время перепил. Зато друг его, религиозный фанат, крепко принимал.

— Как ты все помнишь.

— А как же! В стане врагов. И ведь как он ее публично поливал, моего беленького ангела… За что я ему искренне благодарен: Покровский первый поднял гвалт — профанация святынь! — возбудил полемику, даже одного членкора завел: настоящая проза «Школа Платона» или ненастоящая?

— Ну и как?

— Что?

— Настоящая?

— И так и сяк… Я не понял. Неважно, полемика расширилась уже и в интеллектуальной, академической среде. Одновременно ведущий «Бисера перед свиньями» Перепеличный походя пошутил насчет девочки, свою фригидность компенсирующей распаленными фантазиями. Ну, тут я совсем возблагодарил судьбу, но телеканал, предвидя миллионные моральные ущербы (оскорбление девической чести и достоинства), предложил мне вместо госсуда телевизионный. Вот как завертелось золотое колесо. — Вагнер глотнул коньяку, приканчивая бутылку, правда, сильно початую. — Как вдруг это колесо кто-то остановил.

— Она сама тебе первый роман принесла?

— Сама — лично мне, сумела как-то в кабинет прорваться. Вдруг входит девочка с косой, в кукольном платьице и говорит: «Дядя, хочешь со мной посмотреть «Школу Платона»?» Пока я опомнился, она включает мой компьютер и вставляет дискету. «Кто ж ты такая?» — спрашиваю. — «Прозаик Юлия Глан». Я даже умилился на момент…

Он замолчал, упала скорбная пауза.

— Джон, тебе известно содержание «Марии Магдалины»?

— А тебе? — он враз протрезвел.

— Нет.

— Мне — в общих чертах… Не жди! — замахал руками, засучил ножками. — Не скажу! Никому не скажу!

«Май фадэ аист»

Чудак Покровский предложил мне подарок: молчание — золото. «Взамен Громова они возьмут вас». Но если абсурдист и вправду невиновен, на свободе гуляет убийца. Убийца этих диковинных, новых для нас, как экзотические цветы, детей: Юлы и Дениса. Принесенное в жертву «дольче вита» поколение 90-х — констатирует в своих фоторепортажах Страстов, на что ему глубоко наплевать.

Недоступный для простецов вестибюль в коричнево-дубовых тонах с трепетными промежутками стекол и зеркал оказался для меня доступен. Старушка у входа за столом даже улыбнулась: узнала, ведь я хаживал сюда каждый вечер со «звездой» — драгоценной орхидеей, в стиле темы «дети — цветы жизни».

Донской гарсон Владислав тоже чуть-чуть улыбнулся. Поздоровались.

— Кофе?

— Кофе.

Принес.

— Владик, вы не скажете…

— Не скажу.