В каких «экстримах» загибался — не боялся, но эта двадцатилетняя эротическая женщина горячила меня, как смертный приговор!
— Допросите кровожадного Юлия.
— Кровожадность которого вы ставите под сомнение, — подхватил лукавый Быстров. — Сомнения возникли и у меня в процессе общения.
— Он уже идет на попятный?
— Ни-ни, долбит, точно дятел: убил и убил (свою юную возлюбленную — не Дениса!), но как-то неубедительно. Мне не хватает деталей, то есть их вообще нет.
— А что есть?
— Вначале он встал в позу нигилиста.
Убил, мол, сажайте, не приставайте. На каждый вопрос отвечал: Silentium — на латыни «молчание», сам перевел. Но не молчал, а виртуозно матерился. Ну, я провел с ним разъяснительную работу: срок зависит не только от суда, но и от результатов следствия: как вы с нами, так и мы с вами. Тон его сразу и резко переменился. Хотите послушать?
Странная исповедь
«Я любил Юлию безумно, поверьте! И следил за ними, сидел вечерами в Дубовом зале, покуда гнев мой…» — «Погодите. В вечер среды вы были там с веселой компанией, это так?» — «С какими-то случайными людьми, из которых ни одного не помню. А помню, как не выдержал, подсел к ним. Говорили о титанах Ренессанса, о Рафаэле и Форнарине, их бесстыдной любви, что осталась навсегда на бессмертных фресках. Но она смотрела только на него, на этого супермена… праведника из пустыни». — «Вы ненавидите Алексея Черкасова?» — «Не его, он меня не предавал, он — никто!» — «Вы сказали Тихомировой, что встречаетесь с издателем?» — «Соврал. В четверг днем мы с ней виделись в «Библио-Глобусе», а потом я поехал домой работать, но не смог, запил. — Глубокий вздох. — И черт меня дернул созвониться с Юлой, назначить встречу в лесной избушке. Предстоял роковой разговор». — «Да, это согласуется со словами, сказанными девушкой Черкасову, что сегодня их ждут какие-то испытания. Вы ей звонили каждый день на мобильник?» — «Я человек гордый». — «Да или нет?» — «Позванивал». — «Какие отношения связывали вас с Ладой Алексеевной Тихомировой?» — «Те самые, что связывают мужчину с женщиной, но я любил только Юлу. Она взяла псевдоним из Гамсуновского «Пана», и казалась мне переменчивой таинственной Эдвардой. А перекличка наших имен — одно имя на двоих — разве не знак рока?» — «Вам виднее. Где вы взяли вино?» — «Какое вино?» — «Бутылку бордо, которое вы налили в два бокала». — «В погребе… где ж еще? Как мы любовались его цветом в отблеске свечи!» — «С кем и когда?» — «С Юлией… впрочем, с Ладушкой тоже. Когда пили». — «В четверг вечером вы поехали в Чистый лес, уже задумав зарезать жертву?» — «Я ни о чем не думал, я почти ничего не помню». — «Расскажите, что помните». — «Как вонзил нож». — «Куда?» — «В ее тело». — «Точнее». — «Не помню!» — «Где в это время находился Черкасов?» — «Поймите же, я много пил накануне и столько принял в четверг, что практически был в невменяемом состоянии. Помню только блеск ножа». — «Вы заранее приготовили орудие убийства?» — «Нет, что вы! Все получилось спонтанно». — «Между тем, нож свежезаточенный — откуда ж он взялся?» — «Колдовские чары. |