Разговаривать с Алёнкой предстояло, конечно, мне. Мы ушли с ней в беседку за нашим корпусом. Я говорила, она слушала опустив голову. Бывает иногда, что потеряешь какую нибудь вещичку и вроде бы точно помнишь, что положил ее вот здесь, весь дом обойдешь, а найти все равно не можешь. И чем дольше ищешь, тем больше раздражаешься. Вот что примерно я испытывала, разговаривая с Алёнкой по душам.

И наконец не выдержала, выпалила в сердцах:

– Если тебе не нравятся наши ребята, ты же можешь перейти в другой отряд!

Честно говоря, я очень надеялась, что она скажет: «Да, переведите меня!» – мы ее переведем, и мои ребята, которые до ее появления были такими добрыми, открытыми, чуткими, снова станут такими, как прежде.

Но она сказала:

– Какая разница, в каком отряде? Везде одно и то же, – и усмехнулась.

Я вдруг почувствовала совсем не педагогический приступ бешенства. Да что она о себе возомнила? Правы были ребята, во всем правы! Ладно, пусть! Лягушек в тарелках больше не будет, приказы А. М. не обсуждаются, а объявят бойкот – поделом, будет знать, как себя вести!

– Маша, я пойду, ладно? – И, не дожидаясь моего ответа, она соскочила с высокой скамейки.

Я смотрела ей вслед, пытаясь поддержать в себе раздражение на нее, но ничего не получалось. На душе было скверно.

…Бойкот объявили. Молчаливый и единодушный. Я спрашивала у Васьки как у человека свободолюбивого и умного:

– Имеет право человек быть самим собой или нет? Ну не хочется ей с вами в пионербол играть, вот она и не играет! Она не подделывается под вас, она честно говорит, что не хочет, потому что не обременена стадным чувством.

– Она в коллективе? – спорил Васька яростно. – Вот пусть и подчиняется закону большинства! А не нравится – проваливай в лес и живи там, как тебе хочется!

– Васька! – сказала я тогда жалобно. – Ну позор то какой: бойкот в отряде! Ну помоги ты мне, а?

– Не буду! – буркнул Васька и надменно вскинул голову. – Я… это… «обременен стадным чувством».

И ушел, гордый и независимый.

Вечером того же дня, перед дискотекой, меня поймал Василий Николаевич.

– Что, Маша, не ладится с новенькой?

Я покачала головой.

– А ты знаешь, что она с ребятами из пятого отряда дружит?

– М м м м… – растерялась я. – «Дружит» – пожалуй, громко сказано, в гости ходит – это да, сама видела.

– Интересная девочка, – взлохматил волосы Василий Николаевич. – Она, кстати, бальными танцами занимается. Знаешь?

– Н нет.

– Вот вот. Захожу сегодня в актовый зал, а она на сцене какую то самбу танцует. И так здорово, сразу видно профессионала: без музыки, для себя, но так четко – глаз не оторвать! Меня увидела, смутилась, конечно, глаза в пол. Ну поговорили немножко. Интересная девочка, самодостаточная.

Сказал и пошел. Я чуть ему в руку не вцепилась. С криком: «Спасите помогите!»

«Интересная девочка» всюду ходила теперь одна. В столовую шла на расстоянии, и на зарядку, и купаться. На отрядных мероприятиях сидела в стороне, а в свободное время убегала к пятому отряду. На сончасе отгораживалась от всех книжкой. И молчала. Всегда. Она тоже объявила нам всем бойкот.

Однажды я увидела Алёнку в обществе очень красивого мальчика: смуглого, синеглазого, с длинными и тонкими, как у скрипача, пальцами. Они качались на качелях. Молчали. Только изредка поглядывали друг на друга и прятали улыбки. Мальчик был смутно знакомый. То ли из третьего отряда, то ли из спортлагеря.

Через два дня после начала бойкота у меня был выходной. Сначала я не хотела никуда ехать, но потом вспомнила, что обещала Савушкину показать его рисунки своему другу детства, Сашке, а Сашка через два дня уезжал.