У меня ни слов, ни музыки, ни сил. Я развернулась и пошла к лагерю. Почему дети, которых я особенно люблю, доставляют мне столько хлопот? Почему они вечно ищут неприятности? Неужели я их за это и люблю?

Эти любимчики догнали меня (Василий нес Ромку на закорках), Катеринка виновато заглянула мне в глаза, Семён завздыхал у меня за спиной, а Васька пыхтел, не отвечая на периодическое Ромкино: «Вась, я сам пойду…» – и шмыгал носом.

Все их попытки что нибудь сказать разбивались о мое каменное молчание.

В лагере я сдала Ромку медсестре Илоне, которая удивленно приподняла брови:

– Что это у вас сегодня?

Остальных отвела в столовую. А в сончас меня вызвал к себе директор. Неужели узнал? Неужели Илона рассказала?

– Проходите, Машенька, присаживайтесь. Ну как у вас дела в отряде?

Мне нравится наш директор. Он хороший. Но я его боюсь. Я вообще до сих пор боюсь учителей и врачей. А сегодня я особенно боюсь нашего директора, потому что если был выстрел, то и делегация от дачного поселка могла быть. И тогда мне попадет. Но главное, ребят за такие дела запросто могут выгнать из лагеря. А этого мне не хочется. Лучше я сама с ними поговорю, объясню им, что огородничество – это в общем то то же воровство.

– У нас хорошо в отряде, – ответила я, а сама гадала: «Знает – не знает?»

– Отрядные дела проводите?

– Проводим.

– С Антониной Марковной общий язык нашли?

– Нашли.

– Ну а ребята как?

– Отличные ребята.

Куда же он клонит?

– Я тебя вот по какому делу вызвал, Машенька, – ласково промурлыкал Василий Николаевич. – К вам в отряд новая девочка приедет. Ты уж ее прими как надо… Ну ты знаешь.

– Василий Николаевич! Полсмены прошло! С чего вдруг мы с полсмены детей принимаем?

Прямо гора с плеч! У у уф!

– Ну у, Маша… Во первых, не полсмены, не преувеличивай. Говорю тебе: прими ребенка. У тебя же один выбыл? Ну и вот.

– В третьем отряде пятеро выбыло!

– Мария Сергеевна! Не спорь, сделай одолжение. Лучше тебя с этим ребенком никто не справится. Она тебе понравится, вот увидишь. Ну всё?

– Всё, – тускло ответила я и пошла к двери.

Нет, ничего, новенькая так новенькая, но у нас уже такой слаженный коллектив, а девчонки так неохотно принимают новеньких. Да еще насторожили слова Василия Николаевича, что никто лучше меня не справится. Опять какая нибудь трудновоспитуемая?

Когда я уже занесла ногу над порогом, Василий Николаевич сказал:

– И еще, Маша. Поговори со своими оболтусами. Пусть на дачи больше не суются. А то я лично в город отвезу и родителям сдам. Понятно?

– Да. Понятно, Василий Николаевич. Конечно.

Я не знаю, как другие двенадцатилетние дети, но мои совершенно не умеют слушать. Они говорят все хором, на полную громкость, и у них найдется масса неопровержимых доводов, почему им необходимо было идти за пионами на дачи и что это не воровство вовсе, «а совсем другое», что и взяли то они всего по цветочку на одиннадцати дачах и, вообще, у них есть причина, все объясняющая.

– Да, и какая же? – насмешливо спросила я.

И, как ни странно, они впервые смутились. А когда я зашла к себе в комнату, на столе у меня лежала охапка разноцветных пионов. Машинально я их пересчитала. Одиннадцать. Я вздохнула и больше не могла сдерживать улыбку.

А на следующий день приехала эта новенькая.

Ее звали Алёна Акинирова. Она была «девочка супер» – так отозвалась о ней Валерик. Круглолицая, пухлогубая, темные глаза с прищуром. Очень загорелая. Шортики, стильная рубашечка, фенечки браслетики, темные волосы завязаны небрежным узлом… Васька оглядел ее оценивающим взглядом, хмыкнул и стал насвистывать какой то марш.