Биолог странно посмотрел на меня.

— Вас обвинили в убийстве уроженца Веллирана?

— Да, черт побери! Не знаю, как это было подстроено, но я оказался посреди улицы с окровавленным ножом в руке, а у моих ног лежал мертвый веллиранин. Но я не убивал его.

— Я уверен, что не убивали, — внезапно улыбнулся мне Лезенби. — Это напомнило мне одну очень странную историю. Я расскажу ее, когда у нас будет свободное время.

Больше он ничего не стал говорить, хотя я сделал слабую попытку расспросить его. Но тут прошли данные капитаном полчаса, и мы вернулись наружу для дальнейшей работы.

Лезенби стал очень услужлив. Когда мы осторожно, шаг за шагом, пробирались сквозь мокрые джунгли, он отпускал время от времени комментарии, которые должны были мне помочь в дальнейшем в составлении отчета, указывал на то, что я, как опытный эколог, обязан был заметить. Мы больше не встречали ни плотоядных деревьев, ни других опасных хищников, но с каждой минутой, проведенной в джунглях, мне все меньше нравилась Планета Семь.

Было в ней что-то нездоровое, что-то гнилое. Причем во всем, в каждом проявлении здешней жизни.

— Смотрите, — сказал Лезенби, указывая на водоемчик метра в полтора шириной. В нем плавали какие-то крошечные создания.

— Ну и что? Лужа, а в ней какие-то головастики.

— Присмотритесь повнимательнее к этим головастикам, — сказал Лезенби.

Я опустился на колени, а он остался стоять на страже, и присмотрелся к этой луже. В ней так и сновали головастики с блестящими мелкими зубками. Двигались они быстро, эти «головастики». И были ужасно заняты.

На дне в грязной воде медленно извивалось нечто похожее на змею, сантиметров шестьдесят в длину, а головастики энергично откусывали от нее кусочки тела. Очевидно, змея хотела срезать путь и проползти через лужу, а может, просто решила принять ванну. Но тут на нее всей толпой напали головастики.

— И так повсюду на этой планете, — сказал я. — Все животные здесь — убийцы. Растения — тоже убийцы.

— Жизнь здесь недолгая и жестокая, — кивнул Лезенби. — Нужно быть быстрым, чтобы выжить, и иметь крепкие зубы.

— Какой порочный мир, — сказал я.

— Да нет. Природа не порочна и не уродлива, к ней неприменимы любые моральные ярлыки, которые вы, вероятно, уже готовы на нее нацепить. Жизнь есть жизнь, видите ли. И на Планете Семь она не отличается от любой другой.

— Жизнь есть жизнь, — кивнул я. — Но здесь она куда более жестока.

— Вот это верно.

Я опустил взгляд на голодных головастиков в луже и содрогнулся.

— Я паршивая пародия на ученого, — признался я. — Я не могу быть холодным и бесстрастным в подобном месте, где даже деревья пытаются вас съесть. Я хотел бы поскорее убраться с этой адской планеты. Есть в ней что-то отвратительное.

Но Лезенби лишь улыбнулся.

— У вас нет истинно научного склада ума. Вы не умеете отстраняться.

— Ну, мне не придется долго притворяться ученым, — сказал я. — Только лишь пока Хендрин не решит, что готов вернуться к цивилизации. Если я все еще буду жив к тому времени, — добавил я, глядя, как колеблются листы гигантского папоротника поблизости. — И если эта планета не доконает всех нас.

Вышло так, что не все из отряда разделяли спокойное, истинно научное отношение Лезенби. Это стало ясно уже вечером, когда мы собрались на борту корабля, чтобы обменяться результатами дневной работы.

— Это самый противный мир, какой я когда-либо видел, — сказал картограф Мюррей.