В ушах звучал голос из телефона, словно он только что незаметно перебрался внутрь Антоновой черепной коробки.
— В-четвертых… — сказал голос.
На ковер ярко зеленого цвета сорвалась алая капелька крови. Она вытекла из уголка правого глаза. Следом за ней еще одна, потом еще — из второго глаза. Антон открыл рот, чтобы закричать, но тут желудок, выбрав, видимо, удачный момент, решил освободиться от остатков пищи. И не беда, что с утра пил только кофе. Антон ослеп от крови в глазах, и оглох от голоса, скребущего внутри черепа, забивающего все остальные звуки. У Антона не было сил ни двигаться, ни дышать. Он лежал, прижавшись щекой к полу, и единственным доступным ему чувством, было осязание. Кислый запах бывшего завтрака — вот, что чувствовал Антон, пока голос в его голове продолжал говорить.
2
— На самом деле, мы не такие плохие, как ты думаешь, — говорил неизвестный, и вдохи между словами стали короче, — просто мы уже столько тел перебрали, ты не поверишь. Человек триста за последнюю неделю. Фишка в том, брат, что нам без тела нельзя. Думаешь, это мы просто так тело твое парализовали, в голову влезли, блевать тебя заставили прямо на ковер? Нет, брат, не просто так. Мы, понимаешь, без дела не сидим. Пока у нас тела постоянного нет, мы, Антоша, и исчезнуть можем. В смысле — насовсем. Вы вот умираете, а мы исчезаем. Так что, брат, извини заранее за все причиненные неудобства. Со временем привыкнешь, да и поймешь, наверное. Мы же почему тебя выбрали? Потому что ты молодой, здоровый, а еще не определившийся в вере. В нашем деле что главное? Главное, братишка, чтобы душа свободна была. А то как бывает? Залетаем мы в тело — а там, глядь, все занято. Религия, понимаешь, местная, места свободного в душе не оставила, все заняла. Вера, брат, она же как сорняк. Один раз появится, потом всю жизнь побеги вырывать придется. И это хорошо, если человек веру свою культивирует, в добро обращает, а если наоборот? Всякие случаи, брат, бывают, поверь нам, мы в душах разных побывали. Одна заполнена одуванчиками белыми, а вторая крапивой. В одной дунешь — и разнесет веру по другим душам, а до другой дотронешься, и пойдет вера по рукам белыми волдырями и с болью. Конечно, вера во многом от богов зависит. Если в мире и богов-то толком нет, тогда и души у людей пусты, но ведь еще и так, брат, бывает, что на клочке земли столько богов сидит, что рвут они людей между собой точно тряпки. Там нам места нет. Туда мы не сунемся. Мы ведь, Антоша, тоже боги, только рангом пониже всех этих властителей душ. Нам, Антоша, не нужны народы, которые бы нам поклонялись. У нас даже молитв и храмов своих нет. Мы просто хотим существовать. Вот ты, Антоша, существуешь? И мы так же хотим. Но тебе, видишь, легче, ты из плоти и крови, а нам тело нужно и свободная душа, вот как у тебя. Хлама, здесь, конечно, много, но мы приберемся, не переживай. Нам теперь с тобой вечность жить.
— Вечность?.. — язык плохо ворочался во рту. В груди вдруг зародился маленький комочек боли.
— Именно вечность, брат, — ответил голос, — ты теперь, если хочешь знать, в каком-то роде бессмертный, потому что мы решили поселиться здесь навсегда. Знаешь, как трудно найти совершенно неверующего человека?
— Но я… — из последних сил Антон попытался вдохнуть, но что-то крепко держало его за горло. Боль в груди распустилась ослепительным белым бутоном.
— Ты неверующий, Антоша, — сказал голос, — а после твоей первой смерти, в душе вообще будет идеальная чистота. Как в отформатированном диске, усек?
От столь нелепого сравнения Антон нервно хмыкнул, выпуская остатки воздуха. Желудок болезненно сжался. Белый шар в груди напрягся и вдруг лопнул с оглушительным треском.
Так Антон умер в первый раз. |