— Я знаю, что он поднимется, — Кухенбаден сжал сильнее трость. — Но уже не таким. Он скорее не как Дракула, а как компьютерный монстр — он получает разряды из гранатомета, автомата, пистолета — и продолжает подниматься, но становится все слабее. Однажды его запас жизней будет исчерпан, и мы свалим и его, и других.

 — И что будет дальше ? — спросил я.

 — Дальше будет дальше. Дальше будет Россия.

 — Будет?

 — Будет. «Счастлив тот народ, у которого написаны еще не все страницы его истории», писал Томас Карлейль. Мне кажется, наши страницы еще не написаны. Просто в последнее время их слишком часто листали грязными пальцами и сильно замусолили.

 — Вы оптимист.

 — Умеренный, Тим. Умеренный.

 — Я тоже.

 — Достаньте «куклу»… Или уничтожьте ее, — он ударил тростью об асфальт так, что стальной наконечник высек щербинку.

 — Попытаемся.

 — Сделайте. Чего бы это ни стоило…

 — Сделаем… Чего бы это ни стоило, — кивнул я.

 — Ну что ж, — он поднялся.

 Мы попрощались. Я помотался по городу, присматриваясь, не прилипли ли ко мне после встречи какие-нибудь паразиты. Не нашел их и отправился в свою берлогу.

 Я подошел к своему дому, обогнул его… И застыл в предчувствии чего-то необычного. Угрозы не было. Просто в мою жизнь вот-вот должен был войти еще один абсурд страны Зазеркалье.

 Я поднял голову и остолбенел.

 Слабо и фальшиво взвыв «Вдоль по Питерской», по водосточной трубе спускался Инженер…

 Глава двадцать шестая

 Я прищелкнул языком и вздохнул. Две бабки, сидевшие на скамейке, смотрели на Инженера безмолвно и с опасливым интересом, как на инопланетянина с рейсового НЛО.

 — Вот до чего довели-то, — неожиданно произнесла толстая бабка.

 Кто довел и кого — развития эта тема не получила. Время шло — Инженер лез вниз осторожно, вызывая у старушек массу чувств,

 — Окарябается, родимый, — качала головой другая бабка — в легкомысленном жатом сарафане и кедах «Адидас».

 — Не из нашего дома, — заметила толстая. — Не иначе как вор.

 — Не, у него мешка нет. Аль сумки. Муж, наверное, вернулся раньше.

 — Ну тебя. Тебе под восемьдесят, а мысли вон какие, — толстая игриво хохотнула и, скрестив руки на груди, продолжила наблюдение за тем, как Инженер преодолевает последний этаж.

 Я стоял в сторонке, наблюдая за всем этим действом.

 — Не, — покачала головой старушенция в «Адидасе», — не от чужой женушки. Тогда бы не пел. А поет!

 — Плохо поет.

 Тут я с ними был полностью согласен. Больше ротозеев, вот повезло, не было. Только когда Инженер болтался еще на уровне третьего этажа, девушка с коляской вышла из-за угла, ойкнула и быстро исчезла…

 Ну, сколько это будет продолжаться? Больше всего я боялся, что труба не выдержит и обломится. Но, сработанная крепко, на совесть, она, подобно учащейся католического колледжа, не ломалась и не гнулась.

 — Это наш, — сказал я, подходя к старушкам.

 — Это чей ваш? — подозрительно посмотрела на меня «адидасовая».