Эмма в ответ ударила ее по другой щеке – с силой, способной разнести в щебень бетонную стену. Клара снова взвизгнула и съежилась на стуле, глядя на Эмму снизу вверх с ужасом и злобой, как хорек или крыса, загнанные в угол.

– Упырь, тварь поганая, – медленно проговорила Эмма, и ее холодный низкий голос прорезал грохот музыки тяжелым лезвием. – Ты что же, не помнишь уже, Нинка, на какой помойке я тебя подобрала? Не помнишь, чем кормила? Как настоящую Вечную из тебя, упыря, делала?

– Да чего ты бесишься, ладно тебе, – всхлипнула Клара, схватившись ладонями за почерневшее лицо. – Подумаешь…

– Замолчи, от тебя падалью несет. И запомни, гадина – можешь на мою силу не рассчитывать. Твое счастье, что вампиры мертвой крови не пьют. Ползи со своим полутрупом куда хочешь, жри мертвечину, воняй, разлагайся на ходу – только не попадайся на моей до роге. Сожгу – и зарою твои гнилые кости, ясно?

– Почище тебя есть, – прошипела Клара, пытаясь выпрямиться.

– Артур? Мигель? Лиза? Оскар? Лаванда? Да? Ну‑ну. Давай, добивайся. Только уж не удивляйся, если кто‑нибудь из них блеванет тебе на рожу. Вампиры, деточка, трупного запаха не выносят.

Эмма вытащила из кармана джинсов носовой платок, тщательно вытерла руки и бросила платок на столик. Потом развернулась – и растворилась в дискотечном чаду.

Поток музыки, который как будто что‑то держало, прорвался, хлынул, больно ударил по ушам – но это уже не имело значения. Опасность миновала. Лешка вальяжно развалился на стуле.

– Пошли отсюда, – буркнула Клара, всхлипывая и шмыгая носом, как смертная женщина.

– Может, посидим еще? Макияж у тебя – не устоять, крошка.

– Сволочь поганая, – огрызнулась Клара и, встав со стула, направилась к выходу из зала.

Лешка усмехнулся и вышел за ней.

Клара остановилась в холле между колоннами и разрыдалась. Ее опухшее, заплаканное лицо выглядело страшно и мерзко, как маска удавленника.

– Все из‑за тебя, сволочь! – всхлипывая, твердила она с истерическим надрывом. – Козел вонючий, смотри, что из‑за тебя вышло! Что теперь со мной будет? Урод…

– Эй, девушка, полегче с терминами! Интересно, почему это из‑за меня?

– Ты чего, этого Дрейка пристрелить не мог? И чего с этим гаденышем нянчился? «Това‑а‑арищ!» Идиот!

– А что в этом такого?

– Я – твоя девушка или нет?! Тебе все равно, что эти твари надо мной ржут!? Пусть меня оскорбляют на все лады – тебе насрать? Я тебе – так, посмотреть, да? Любовь тебе понадобилась?! Вот и жри с кашей свою любовь, полной ложкой жри, козел!

Лешка брезгливо хмыкнул. Зрелище было жалкое и гадкое одновременно.

– Какую любовь‑то?

– Которую ты в лес отвез, придурок! Мой ты, ясно? Нечего рыпаться! Мой!

– Неправда, крошка. Я свой собственный. А вот ты, может быть, и моя. Если я не передумаю.

– Ну что я теперь жрать буду?! Одну кровь, без силы?! Я ж за год в мумию превращусь! У‑у, гадина, тварь поганая…

– Да ладно тебе, – бросил Лешка снисходительно. – Утрись. Придумаем что‑нибудь.

Клара замолчала, только хлюпала и вздрагивала, растирая кулаками покрасневшие опухшие глаза. Лешка свысока потрепал ее по подбородку…

– Не дрейфь, лягушка, болото наше.

Клара вытерла нос и по‑собачьи, прибито, жалобно и покорно, покосилась на Лешку.

Мы с Лиз наряжали елку.

Елка была невысокая, но пушистая, сама как игрушечка. От нее шел чудесный густой запах хвои и мороза. Мы с Джеффри всунули ее тоненький стволик в жестяную банку с водой, а Лиз сочла, что банку нужно обернуть ватой и посыпать блестками, так что у нас вышел славный такой искусственный сугробчик.