– Так за чем же дело встало? – вырвалось у принцессы весьма непочтительно.

– Нам одним это не под силу, – уже совсем простым, будничным тоном признался верховный маггир. – Это великий труд, для которого должны объединиться все разрозненные племена Новоземья… Но кампьеррам нужно совсем другое, им подавай священную борьбу с тираном и кровопийцей, каковым они провозгласили Лунного Нетопыря. Горона вот прислали… В который раз.

– Но этот ночной дьявол действительно жесток и бесчеловечен!

А вот тут ты лучше помолчала бы.

– А с дикарями по‑другому и нельзя, иначе здесь они попросту обречены на вымирание. Власть жестока изначально. Но, беспощадная к каждому в отдельности, она охраняет человеческий род в целом. Ведь Горон тебе, наверное, рассказывал: «Все для каждого человека» – это и погубило Староземье. Нельзя давать каждому. Но есть нечто, что каждому следует запретить; здесь это – пребывание под смертоносным солнцем. Но запрет только тогда нерушим, если он подкрепляется чем‑то чудовищным. Вот для этого и существует Нетопырь.

– Но я полагаю, что власть маггиров была бы намного гуманнее, – дипломатично заметила принцесса.

– Как же! – фыркнул ён‑Пакуё. – Согласятся эти чванливые вырожденцы на наше правление! Да они лучше доблестно перемрут в гордом неповиновении. Этого‑то беса лунявого они хоть богом провозгласили, чтобы в собственных глазах не позориться, а мы для них – горстка первобытных шаманов, которых вовремя не додавили.

Наверху что‑то несильно грохнуло, с потолка посыпалась пыль.

– Во! – поднял мясистый палец ёр‑Роёр. – Сколько раз я предупреждал вас: подслушивает этот гад ночной наши разговоры. Притащился следом за Гороном, теперь наверху где‑то схоронился и уши навострил, даром, что тоже маг, только не из наших. Учуял, что о нем говорят, вот и трепыхнулся.

– Обыкновенная осадка пород, – скривился усато‑носатый, – естественная реакция на нарушение…

Хай‑хаё! – раздался сверху радостный двухголосый клич – Фаёли и обезьяна, достигшие своей цели, рассылали шутливые поклоны, зацепившись за канаты, точно акробаты на королевском празднике, закончившие свое выступление.

– Будет кривляться‑то! – беззлобно рявкнул «людоед», питавший к мальчику определенные симпатии.

Фаёли хихикнул, шепнул что‑то обезьяне; та ухватила его поперек живота могучей волосатой лапой – из соображений безопасности, надо полагать. Мальчик протянул руки к медной подвеске, которую принцесса наивно принимала за язык колокола; гладкая поверхность тут же оделась мягко светящимся ореолом. Несколько неразборчивых заклинаний, и золотое сияние стекло вниз, в подставленные ладони, точно жирная капля, которая тут же обратилась в нечто сияющее, что могло быть только бесценным амулетом, ослепительный ореол которого не позволял даже разглядеть его форму.

Мона Сэниа внезапно ощутила легкий холодок где‑то под ребрышком: неужели все кончено? Ее утаенная от всех сказка пришла к финалу, она нашла‑таки «то, не знаю что» и это, в сущности, оказалось так просто?

Нет… Нет… Тревога!

– Тревога! – разнесся под самым потолком визгливый голос, и это не был крик мальчика.

Говорящая обезьяна?

О чем ты спрашиваешь? Беги! Спасайся! Ты ведь одна стоишь их всех, вместе взятых!

Вот уж, сколько она себя помнила, а подобные советы предпочитала попросту не расслышать.