Изменить размер шрифта - +
Или нет? Между прочим, глядишь ты на нее, словно это привидение какое‑то. С чего вдруг? Она же всю зиму помогала нам Ю‑юшку с Фирюзой нянчить, крутилась тут как волчок, в особенности тогда, когда ты сама на Свахе пропадала. Все по воле вольной, никто ее не принуждал. Сердечко у нее такое золотое, хоть и рожица рыбья. Приревновала ты меня к ней, что ли?

Горячо, мой звездный эрл, горячо. Только не в Ардиньке дело. А в чем – лучше умереть, чем произнести вслух.

Хорошо еще – не умел он подслушивать ее мысли.

– Или к сестричкам ее старшим, гусыням расфуфыренным? Жили у бабуси два чванливых гуся… Ты бы и старушку‑королеву сюда приплела. Ох, и глупая ты у меня, мое твое возлюбленное величество!

Он двумя пальцами острожно приподнял ее упрямый подбородок и принялся целовать застывшее лицо, немилосердно царапая нос об острые камни драгоценного обруча.

– Да знаешь ли ты, что если их всех расставить в шеренгу по одной, да прибавить еще девчонок из моего интерната, у которых я списывал, и первокурсниц из академии, коих я от спортзала до общежития провожал, и вертихвосток с космодрома, с которыми мы землянику на болоте собирали, а потом мне на них поглядеть – честное слово, я ведь вместо них одну тебя видеть буду! Представляешь себе: шеренга душ так на пятьсот, и все на одно лицо. Твое.

Мона Сэниа едва уловимо вздохнула.

– Не веришь? Не веришь – и правильно делаешь: земляника на болоте не растет.

Теперь она уже смогла тихонько рассмеяться.

– Кто смеется – тот, как утверждают наши эскулапы, абсолютно здоров. А теперь, когда все встало на свои места, может, скажешь, что все‑таки выбило тебя из колеи, а?

Она медлила всего какой‑то миг.

– Я просто до смерти испугалась, – проговорила она, опуская голову. – Когда на пороге появился этот крэг… Слава древним богам, вмешался Харр, но тогда я по‑настоящему и струсить еще не успела. Но вот ночью, когда припомнилось все происшедшее, меня охватил настоящий ужас – ночной, какой нападает только в темноте. Ты меня понимаешь?

– Еще бы. Будто я сам никогда ничего не боялся! Это ведь только трусы врут, что им везде море по колено. Ну я надеюсь, что между нами секретов больше нет, полное взаимопонимание и все о'кей. Так что пошли во двор.

– А что это значит – о'кей?

– Это значит, что мы с тобой тут прохлаждаемся, а Ардинька возится там с нашим новым сокровищем… черт, имя у него какое‑то заковыристое, ни один отец в здравом рассудке так ребенка не обзовет.

– Имя очень звучное, я бы сказала, прямо‑таки королевское. Эзерис… Эзер. Эз.

– Эзззз… Не годится – точно оса звенит. Знаешь, у нас в Древнем Египте водился такой весьма почитаемый бог с созвучным именем: Озирис. Или Осирис, кому как нравится. О! Нашел. Я нашего пацана буду звать Оськой. Ему, стервецу горластому, очень даже подходит. Надеюсь, папенька вето не накладет. Да, и вели Эрму прислать мне из оружейной другой меч, должен же я, наконец, Харру свой отдать – долг чести, как‑никак.

Но даже командорский меч, для любого тихрианского князя показавшийся бы сказочным даром, не нарушил скорбного безразличия менестреля. Островная царевна, исполненная к нему безграничной жалости, помноженной на абсолютное непонимание происходящего, протянула было ему спеленутого сына – он как‑то испуганно спрятал руки за спину и отступил назад. После этого по общему молчаливому уговору все оставили его в покое.

Жизнь потекла своим чередом.

И только мона Сэниа в суете так нежданно прибавившихся забот не могла избавиться от ощущения, будто между нею и Юргом возникло неощутимое, ведомое только джасперянам ничто, через которое теперь придется каждый раз переступать.

Быстрый переход