– Их же никто из тихриан практически не видел: днем они в своих загончиках заповедных дрыхнут, а когда дым сигнальный всем тамошним людям спать велит, то возле мертвецов, как падальщики, собираются. И потом, возьми хотя бы Харра – сколько раз он тут на Кукушонка да Фируза глядел, а в стрекозе своей синенькой, которую он из своих кудрей вытряс и пирлюхой назвал, маленького крэга распознать так и не смог.

– И все‑таки… Должна бы она что‑то почувствовать! Значит, нет у нее никакого колдовского дара. А то я начала это подозревать, глядя на то, как она мгновенно располагает к себе всех окружающих. Вон, гляди, и Ю‑ю с Фирюзой на четвереньках за ней ползут – подглядывать. Нет, что ни говори, а теперь мне спокойнее будет улетать на Сваху, оставляя вас всех на ее попечение.

– Я не ослышался? Тебе? Разве сейчас твоя очередь? И потом, оставаться гут нос к носу с этой гиппопотамихой… Да лучше с белой медведицей!

Муж мой, любовь моя, – мона Сэниа сложила руки на груди в молитвенном жесте; – ты смеешься над моими видениями, величая их гаданием на кофейной гуще, но я уверяю тебя: мне вот‑вот откроется что‑то значительное, что я смогу уловить и понять только там, в тишине и уединении туманной долины. Может быть, мне укажут совсем другое место…

– Сэнни! Одумайся – там нет никого, кто мог бы указывать, иначе я вообще не отпускал бы тебя туда. Я же объяснял тебе: это подсознательные процессы, я ведь тоже в свахейской тишине начинаю так отчетливо слышать свой внутренний голос, словно со мной говорит кто‑то посторонний. Я мысленно задаю вопрос – и тут же получаю ответ. Обстановка там такая, к созерцанию собственного пупа располагающая.

– Но я тоже вроде бы получаю ответы! И, насколько я поняла, в последнем был намек на то, что амулеты, которые мы ищем в Урочище Белых Тараканов, оттуда каким‑то образом улетели – или были унесены.

– Вот так прямо на твоих глазах?

– Нет, я не знаю, когда и каким образом, но мне это совершенно определенно привиделось в тумане.

– Это просто иллюзия.

– Ты мне не веришь только потому, что не хочешь меня отпускать!

Сзади послышался звук, словно хлопнуло на ветру полотнище тяжелого флага.

– Почто собачитесь, благоверные? – несмотря на тяжесть походки, Паянна приблизилась совершенно бесшумно.

– Да вот нужно слетать в одно место, – тон у принцессы был как у обиженной девочки, – и мы каждый раз спорим…

– Делов‑то! Киньте жребий, и вся недолга. – Она пошарила в складках своей необъятной юбки и извлекла что‑то вроде посверкивающей бляшки или крупной пуговицы. – Держи, княжна, ты меня ожерельем обдарила, так это тебе взамен.

– Голубое золото!

– Ну а что мне в ём проку… Хоть и приданое энто мое, еще прадедом найденное. Кидай оземь!

Принцесса неуверенно повертела в руках драгоценный кругляш – с одной стороны отпечаталась неровная частая сеточка, на другой было отчеканено хмурое, совсем не тихрианское лицо с определенно зверским выражением. Паянна требовательно кивнула:

– Ну, выбирай: рожа или рогожа?

– Рогожа! – торопливо чирикнула принцесса детским голоском и высоко подбросила вверх дареную кругляшку.

Голубой просверк разрезал воздух, точно падающая звезда, и Юрг, подпрыгнув, поймал на лету их новый талисман.

– Ну, вот видишь, я была права, – торжествующим тоном возвестила мона Сэниа, глянув на его ладонь. – Рогожка. Да не волнуйся, муж мой, любовь моя, я, как и в прошлый раз, только посижу на уступчике, в туман погляжу.