Добрались. В прохладном затемненном зале они смотрят слайды, читают сжатые, упрощенные, но внятные комментарии об освоении Восточного побережья. Неплохо, думает Клаудия. Совсем не плохо.

Они выбираются на солнцепек, в 1627 год. Входят в огороженное частоколом поселение, осматривают маленький форт. Проходят по длинной покатой деревенской улочке с бревенчатыми хижинами по обеим сторонам. В пыли копошатся цыплята и гуси. Человек в кожаной безрукавке и шляпе с большими полями чинит изгородь в окружении одетых в майки, сверкающих локтями и коленями туристов. Женщина в чепце гоняет птицу метлой; ее фотографируют.

Клаудия заходит в первую хижину. В очаге булькает котелок, примитивная мебель, с потолочных балок свисают сушеные травы, над покрытой рогожей кроватью — полог. Посетители глазеют на молодого человека в бриджах и белой рубашке. Он приплыл на «Мэйфлауэр»? — интересуется Клаудия. Нет, отвечает он, на «Анн», несколько лет спустя. Почему? — не отстает Клаудия. Молодой человек объясняет, что его религиозные убеждения сделали дальнейшее пребывание в Англии невозможным. Клаудия интересуется, надеется ли он в Новом Свете разбогатеть. Юноша отвечает, что многие колонисты надеются на награду за все те испытания, что выпали на их долю. Держитесь, советует ему Клаудия, в конце концов, это себя оправдывает. Молодой человек, недоуменно на нее поглядывая, отвечает, что они уповают на Господа. Его помощь вам понадобится, говорит Клаудия, и он прострет над вами свою десницу, уж будьте уверены. Спроси-ка его, эта засушенная трава — майоран? — просит Сильвия. Что-то я его раньше здесь не находила. Спроси сама, отвечает Клаудия, он говорит по-английски. Ну, я не могу, говорит Сильвия, это все так глупо. Молодой человек чинит рыболовные снасти и не обращает на нее ни малейшего внимания. Ну что ж, говорит Клаудия, удачи вам в войне с индейцами. Они с Сильвией выходят из этого домика и заходят в следующий, где Гордон разговаривает с дюжим детиной, который изъясняется с ирландским акцентом. Ирландец объясняет, что направлялся в Вирджинию, а здесь застрял случайно. Когда пробьет час, он отправится на юг, где, как он слышал, хорошо растет табак. Гордон глубокомысленно кивает. Вы, вероятно, найдете там немало интересного, говорит он. Послушайтесь моего совета, добавляет Клаудия, не берите на плантацию рабов — впоследствии избежите многих неприятностей. Ты вмешиваешься в историю, говорит ей Гордон. Возможно, не вся история такова, какой мы ее знаем, отвечает Клаудия. А как же доктрина «Явного предначертания»? — не уступает Гордон. Клаудия пожимает плечами: я всегда думала, что это опасная штука. Что-что, мэм? — переспрашивает ирландец. Предначертания, объясняет Клаудия. По-моему, им уделяют слишком много внимания. Вот вы, обращается она к ирландцу, вряд ли вы задумываетесь о том, что вам предначертано. Ну… — говорит ирландец. Вот именно, и я тоже нет. Это значительно позже люди начали уделять неоправданно много внимания судьбе. Ох, жалуется Сильвия, я на ногах не стою. Вы, ребята, говорит Клаудия ирландцу, живете во времена становления. Если смотреть на это с точки зрения идеологии. Вам может казаться, что к вам это прямого отношения не имеет, но я вас уверяю, последствия будут очень заметными. Кое-кому приходит даже в голову, что все время с тех пор мы спускаемся под гору. При этих словах ирландец начинает поглядывать на нее с тревогой. Другие посетители переминаются с ноги на ногу. Да ладно тебе, говорит Гордон, с тех пор было еще и Просвещение. И посмотри, к чему это привело, отвечает Клаудия. К «прогрессу во всех человеческих начинаниях», замечает Гордон. Еще одна теория, набившая оскомину, парирует Клаудия.