Рождественская музыка доносилась из кухни через открытую лестничную площадку, но она исчезла, как только мы переступили порог чулана. С тех пор как мы купили дом, папа обставил стены полками и добавил кресло – мешок в углу, напротив небольшого дивана – футона у передней стены. Подушки из дома были разбросаны повсюду, и здесь становилось уютно, как внутри бутылки джинна.

Я закрыла за нами дверь.

– Так что это за новая аппаратура? – спросила я, указывая на его лицо. Он пожал плечами, но ничего не сказал. – Тебе нужно постоянно носить маску?

– Это головной убор, Мейси. Обычно только когда я сплю, но я решил, что хочу поскорее снять эти брекеты.

– Почему?

Он снова уставился на меня пустым взглядом, и, да, я поняла.

– Они раздражают? – спросила я.

Его лицо исказилось в сардонической ухмылке. – Они выглядят удобными?

– Нет. Они выглядят болезненно и занудно.

– Ты болезненная и занудная, – поддразнил он.

Я опустилась на кресло – мешок с книгой и наблюдала, как он просматривает полки.

– У тебя есть все книги про Анну из Зеленых Габлей, – сказал он.

– Да.

– Я никогда их не читал. – Он взял одну из них и свернулся калачиком на футоне. – Любимое слово?

Уже казалось, что этот ритуал вытекает из него и проникает в комнату. На этот раз он даже не застал меня врасплох. Опустив взгляд на свою книгу, я на секунду задумалась, прежде чем предложить: – Тише. А ты?

– Хурма.

Без дальнейших разговоров мы начали читать.

– Это трудно? – неожиданно спросил Эллиот, и я подняла голову, чтобы встретиться с его глазами: янтарными, глубокими и тревожными. Он неловко прочистил горло и уточнил: – Каникулы без мамы?

Я была так поражена вопросом, что быстро моргнула. Внутри я умоляла его не спрашивать больше. Даже спустя три года после ее смерти лицо мамы постоянно проплывало в моих мыслях: танцующие серые глаза, густые черные волосы, смуглая кожа, ее однобокая улыбка, пробуждавшая меня каждое утро до того первого, которое она пропустила. Каждый раз, когда я смотрелась в зеркало, я видела ее отражение. Так что да, жестко – это не то. Сложно было описать гору как глыбу, как океан как лужу.

И ни то, ни другое не могло вместить мои чувства по поводу Рождества без нее.

Он внимательно наблюдал за мной. – Если бы моя мама умерла, праздники были бы тяжелыми.

Я почувствовала, как мой желудок сжался, а горло обожгло, и спросила: – Почему? – хотя в этом не было необходимости.

– Потому что она делает из них большое дело. Разве не так поступают мамы?

Я проглотила всхлип и плотно кивнула.

– А как бы поступила твоя мама?

– Ты не можешь просто так спрашивать о таких вещах. – Я перевернулась на спину и уставилась в потолок.

Его извинения вырвались мгновенно: – Мне жаль!

Теперь я чувствовала себя дурой. – Кроме того, ты же знаешь, что я в порядке. – Даже просто произнесение этих слов подстегнуло эмоциональный восемнадцатиколесный транспорт. Я почувствовала, как слезы подступили к горлу. – Прошло почти четыре года. Нам не обязательно говорить об этом.

– Но мы можем.

Я снова сглотнула, а затем уставилась на стену. – Каждый год она начинала Рождество одинаково. Она пекла черничные кексы и свежий апельсиновый сок. – Слова прозвучали дятловым стаккато. – Мы ели перед камином, открывали чулки, пока она и папа рассказывали мне истории из своего детства, пока в конце концов мы не начали придумывать сумасшедшие истории вместе. Мы все начинали готовить утку, а потом открывали подарки. А после ужина мы сворачивались калачиком перед камином и читали.

Его голос был едва слышен.