Эллиот резко отдернул его. Он выглядел так, будто собирался поглотить меня: глаза дикие и ищущие, губы раздвинуты, пульс бьется в шее. И поскольку я хотела поцеловать его, я сделала это. Я встала на носочки, запустила руки в его волосы и прижалась ртом к его рту.

Это было иначе, чем я могла предположить. Совсем не так, как – я могла признаться себе – я себе это представляла. Он был одновременно мягче и тверже, и определенно смелее. Короткий поцелуй, еще один, а затем он наклонил голову и накрыл мой рот своим. Его язык провел по моей нижней губе, и это было похоже на инстинкт – впустить его, попробовать меня на вкус.

Я думаю, что это, вероятно, было его гибелью. Это точно было моим. После этого момент растворился для меня только в ощущениях; все остальное отпало. Все запретные образы его, плоть и фантазии, секреты, которые я хранила даже от себя, пронеслись в моей голове, и я знала, что он думает о том же: как хорошо чувствовать себя так близко… и все остальное, к чему может привести подобное прикосновение.

Одна его рука двинулась вверх по моей спине и запустила ее в волосы, и, думаю, именно тяжесть этого прикосновения не дала мне оторваться от пола. Но когда его другая рука скользнула по моему боку к ребрам и выше, я отступила назад.

– Прости, – сказал он сразу же, инстинктивно. – Черт, Мейс. Это было слишком быстро, извини.

– Нет, просто… – Я колебалась, мой рот внезапно наполнился словами, которые я не хотела думать, не говоря уже о том, чтобы произносить вслух. – Это может ничего не значить для Эммы, – сказала я, касаясь губами места, где они покалывали. – Но для меня это значит все.

Сейчас: Суббота, 14 октября

Шон бросает ключи в миску возле двери и снимает ботинки, радостно постанывая.

– Голодна? – спрашивает он Фиби, и они вдвоем исчезают на кухне.

Я ставлю их ботинки рядом на маленькую полочку возле двери и вешаю наши куртки на крючки. Их голоса эхом возвращаются в прихожую; Фиби упорно уговаривает отца завести ей домашнее животное, любое – лягушку, хомячка, птичку, рыбку.

Честно говоря, я не знаю, что чувствовать. У нас с Шоном было такое вихревое начало, и мы легко влились в домашнюю рутину, но эта рутина на самом деле включает только то, что я делю его постель и наши графики вращаются друг вокруг друга, как хорошо смазанные шестеренки.

Я перевезла все необходимое из дома в Беркли, но он по – прежнему в основном заполнен и совершенно необитаем, пока я живу здесь. Шон говорит мне, что ему нравится, когда я в его постели. Фиби, кажется, всегда рада меня видеть. Но, наблюдая за ним сегодня, я понимаю, что на самом деле я не так уж хорошо его знаю. У них с Фиби все по – своему. Но если я хочу быть частью этого, мне нужно сделать себя частью этого.

– Хочешь, я приготовлю ужин? – спрашиваю я, входя вслед за ними, и они оба поднимают глаза от своих копаний в холодильнике и тупо смотрят на меня. – Пасту, – говорю я, притворяясь оскорбленной. – Думаю, я могу справиться с макаронами.

– Ты уверена? – Фиби остается неубежденной.

– Уверен, болваны, – говорю я, чмокая ее в щеку.

Она визжит и выбегает из комнаты, а Шон идет в кладовку, берет коробку макарон и несколько банок соуса для меня. – Нужна помощь?

– Ты можешь составить мне компанию. – Я киваю в сторону барной стойки, молча призывая его сесть на стул и поговорить со мной. Чтобы помочь мне избавиться от грызущего меня чувства, что у нас с ним ничего не получится. Мы никогда не проводили время вместе по выходным, и у меня есть когтистое подозрение, что именно поэтому мы, по сути, чужие люди вне постели.

Он сидит, читает электронную почту на своем телефоне, пока я кипячу воду.

Я хочу выйти замуж за этого человека; я хочу, чтобы он захотел жениться на мне.