— Не думаю…

— Ты что же, собираешься сокрушаться всю жизнь?

— Я не сокрушаюсь. Просто у меня пропал вкус к жизни.

— На меня тоже иногда нападает тоска! И знаешь, о чем я в таких случаях думаю? О тысячах убитых людей, о неприятных неожиданностях, которыми чреват завтрашний день. И моя печаль рассеивается. Что она по сравнению с горестями миллионов людей во всем мире?

Мона неопределенно пожала плечами.

— Студенческие волнения, дорогая, потрясли меня до глубины души. Но о чем я думаю, вспоминая эти события? О том, что в любое мгновение мы можем оказаться похороненными под обломками.

— А по-моему, намного страшнее другое: мы ведь практически живем, как попрошайки!

Хусни громко рассмеялся.

— Сильно сказано! Но, пожалуй, верно.

— Что тебя так развеселило?

— Поверь, после пятого июня я ни разу не смеялся от души! А сейчас… Разве я смеюсь? Просто нервы пошаливают.

— И как только люди могут оставаться спокойными в такое время?

— А они надевают очки истории, и им кажется, что настоящее ничем не отличается от прошлого.

— Но разве в такие очки не видны тысячи и тысячи жертв?

— Нет, зато в эти очки видны куда более страшные вещи!

— Ты говоришь серьезно?

— Какие сейчас могут быть шутки?

— Ну и как ты поступаешь?

— Я не принадлежу к творцам истории, не обладаю острым зрением. Глаза мои полны скорби, их туманит пелена обреченности.

Хусни вновь наполнил бокалы. Мона взяла свой и отпила половину.

— Помочь тебе могут три бокала, не меньше, — заметил Хусни. — Пей, это ведь лекарство.

Впервые за все время их разговора Мона улыбнулась.

— А как обстоит дело с патриотизмом моего любезного хозяина? Он свой патриотический долг выполнил?

— В моем возрасте уже хорошо, если хватает сил держать в руках кинокамеру и ездить на фронт снимать. Так я исполняю свой долг перед родиной! — возразил Хусни и выпил свой бокал.

— А с фронта ты возвращаешься в эту сказочную обитель?

— Здесь я могу стряхнуть с себя тоску, насладиться отдыхом.

— Поистине пожилой возраст — самый приятный!

— Нет страны несчастней той, где завидуют людям преклонных лет!

Они пристально посмотрели в глаза друг другу.

— Я позвал тебя, чтобы показать…

— Устаз Хасан Хамуда сделал мне предложение, — перебила Мона.

Ее слова поразили Хусни Хигази как гром. Он совсем опешил, но потом воскликнул:

— Но ведь он мой ровесник!

— Ему всего сорок, — возразила Мона.

— Готов держать пари, что ты согласишься!

— Ты так думаешь?

— Или все это в пику мне? А ведь я тебя так люблю! Но помни, такое замужество не принесет тебе ничего, кроме разочарования.

— Вот и Салем Али женится, — с горечью сказала Мона.

— Это ничего не значит!

— Не смешно ли, что двое любящих друг друга людей поступают, как я и Салем? — задумчиво произнесла Мона.

— Допей свой коктейль и выходи замуж за Хасана Хамуда. Это все-таки лучше, чем всю жизнь быть одинокой. Ты изведешься от тоски.

И Хусни Хигази принялся рассказывать Моне про адвоката, про его семью, еще совсем недавно владевшую большим поместьем в Верхнем Египте, — земли они лишились, когда проводилась аграрная реформа. Хусни не забыл похвалить адвоката и за профессиональное искусство, а затем спросил Мону:

— Ты ведь не видела моего последнего фильма?

Она засмеялась, и хозяин дома направился в темную комнату, служившую кинозалом.