|
Была утренняя группа, но представить себе день с посещения класса, в окружении опухших и заспанных физиономий, когда еще приходилось включать электрический свет, Славице было не под силу. Вообще, она считала себя ночным человеком. А электрический свет для нее приобретал какой-то вторичный смысл. Не «да будет свет», а наоборот — конец, смерть… Если Раисы не было дома, она предпочитала сидеть на диване в сумерках до тех пор, пока действительно нельзя уже было разглядеть, что пишет рука в тетради.
В такие часы на память ей приходила одна и та же сцена из детства: она сидит, оседлав невысокую табуретку-пуф, перед трюмо, и брат ее старший говорит, что так сидеть нехорошо. Девочке не следует так сидеть. Она что-то ему в ответ говорит, огрызается, а он добавляет — а может, это уже было позже?.. — что у нее в жизни будут проблемы с мужчинами. У нее таки они были, всю жизнь. Так что пророческое что-то было в словах брата. Вообще, оттого что вспоминался брат всегда в сценах детства, то есть, когда сама Славица еще не совсем понимала, кто он, какой — но уже оттого, что просто взрослый, на тринадцать лет ее старше, умный, большой и просто-напросто красивый, он таки был красив — брат приобрел качества какого-то идеала мужского. Стал кем-то, чье признание, оценка и одобрение были бы очень важны, она к ним стремилась. Оттого что отец ушел из семьи, когда она была совсем маленькой и она почти не помнила его, брат, конечно, заменил фигуру отца-мужчины. Лидера. Но все-таки фрейдистское объяснение это, что женщины, мол, не знающие пап, ищут всю жизнь в мужчинах папу, ну, а в случае Славицы, брата, ей казалось слишком примитивным. Тем более она не очень доверяла авторитету Фрейда. Он там во время своих экспериментов оставил в носу у пациентки неимоверной длины бинт, тампон из бинта. Да и при чем здесь нос? Якобы дело было в носу, якобы все комплексы сексуальные были связаны с носом. Вот он и оперировал ей нос, а тот стал гнить. Вообще, абсурд какой-то. А воспоминания о брате абсурдными не были. Тем более о брате — из детства — хорошем. Сейчас он там в Белграде просто-напросто спился. Сейчас ей от него сегодняшнего признания были не нужны. Тем более в нем появилось что-то очень неприятное. Он вот никогда не мог просто выразить своей любви к Славице, к сестре, к близкой, и все его даже симпатизирующие комментарии сопровождались шутками, подколками, саркастическими иголками. Будто она не была с ним одной крови! Он, видимо, этого не понимал… А может, это было от алкоголя. Она с грустным смехом вспоминала, как однажды он ее выпорол. Предупрежденная за час до порки о том, что ей предстоит, она не убежала, не спряталась, а с какой-то даже гордой готовностью, в назначенное время, стянула штаны и легла на диван. Почему? Она сейчас думала, что, наверное, таким образом проявляла свое доверие ему. Наверное, еще и потому, что ей не хватало его — мужского, лидерского — внимания, и она согласна была даже на порку, чтобы только ей занялись, обратили бы на нее внимание. Сегодня, наверное, он сам нуждался в ее внимании. Но сегодня он Славице не нравился. «Пьянчуга», — думала она о нем и просила мать припомнить, были ли у них в роду алкаши: «Это наш семейный, родовой бич, может быть…» Алкогольно-наркотический центр помещался в трехэтажном здании, на углу Аргайл-стрит, недалеко от русской церкви. Слава как всегда опаздывала, долго разыскивая место для машины. Совсем недалеко от входа в центр она увидела машину с открытой дверью; внутри спал тип из ее группы. — Хэй! Ты не идешь? Тип вздрогнул, проснувшись, и Слава сразу поняла, что он пьян. — Ааа, как я теперь пойду? Ты же понимаешь… Скажи, что у меня машина сломалась, а? — О'кей. Надеюсь, они не пошлют кого-нибудь помогать тебе ее починить… «Ученик» выругался и захлопнул дверцу машины. |
