|
Очень он ими гордился. Бывало по четыре раза на дню гонял Сеньку стекла эти поганые бархоточкой надраивать, так что и к витринам у Скорика свой счет был. На звон и брызг выбежал из лавки Зот Ларионыч в переднике, одной рукой лоток с шведскими костяными пуговицами держит, в другой шпулю ниток (знать, покупателя обслуживал). Башкой вертит, рот разевает, никак в толк не возьмет, что за лихо с витриной приключилось. Тут Сенька рраз! - и вторую вдребезги. Дядька товар выронил, на коленки бухнулся и давай сдуру стеклышки расколотые подбирать. Ну, умора! А Скорик уже в третье окно нацелился. Лопнуло так - любо-дорого посмотреть. Кушайте, любезный Зот Ларионыч, за вашу к сироте заботу-ласку. Последней дулей, самой увесистой, раззадорившись, щелкнул дядьку по маковке. Тот, кровосос, так с коленок на бок и завалился. Лежит, глаза выпученные, а орать больше не орет - вот как изумился. Михейка от Скориковой лихости был в полном восхищении: и в четыре пальца свистел, и совой ухал - у него это здорово получалось, потому и "Филином" прозвали. А как шли обратно по-за Сретенкой, Ащеуловым переулком, (Сенька солидно помалкивал, Михейка тараторил без умолку, восхищался), видят - две коляски стоят перед неким домом. Чемоданы вносят с заграничными наклейками, коробки какие-то, ящики. Видно, приехал кто-то, заселяется. Сеньке сретенской виктории мало показалось. - Маханем? - кивнул он на багаж. Всякий ведь знает, что тырить лучше всего на пожаре да на переезде. Михейке тоже охота была себя показать. А чего, говорит, давай. Первым в подъезд барин вошел. Его Сенька толком не разглядел - видел только широкие плечи и прямую спину, да седой висок из-под цилиндра. Однако барин был, хоть и седой, но, судить по звонкому голосу, не старый. Крикнул, уже из парадного, немножко заикаясь: - Маса, п-пригляди, чтоб фару не разбили! Распоряжаться остался слуга. Не то китаец, не то туркестанец какой - короче, низенький, кривоногий, с узкими глазенками. Одет тоже чудно: в котелке и чесучовой тройке, а на ногах заместо штиблет белые чулки и потешные деревянные шлепанцы навроде скамеечек. Одно слово - азиат. Носильщики в кожаных фартуках с бляхами (вокзальные - значит, барин на железке приехал) вносили в дом всякую всячину: связки книг, какие-то колеса на каучуковых шинах с блестящими спицами, медный сияющий фонарь, трубки со шлангами. Подле китайца - или кто он там - стоял бородатый дядя, видно, квартирный хозяин, почтительно наблюдал. Про колеса спросил: для чего, мол, они господину Неймлесу и не каретных ли он дел мастер. Азиат не ответил, только щекастой ряхой помотал. Один из извозчиков, не иначе как на чаевые набиваясь, гаркнул на Сеньку и Филина: а ну геть отседа, шпана! Пускай орет - поленится с козел слезать. Михейка шепотом спросил: - Скорик, чего тырить будем? Чемодан? - Какой чемодан, дура, - скривив губы, процедил Сенька. - Примечай, что он из рук не выпускает. А китаец держал при себе саквояж и еще узелок малый - надо думать, самое ценное, чего чужим не доверишь. Михейка снова шипит: а как взять? Чай, если вцепился, не выпустит? Скорик подумал-подумал и сообразил. - Ты, Филин, главное, не заржи, делай пустую рожу. Поднял с земли камешек, прицелился и - чпок! - сбил с азиата котелок. Руки сразу в карман, рот раскрыл - прямо ангел. Когда косоглазый оглянулся, Сенька ему со всем почтением: - Дядя китаец, у вас шляпка свалилась. И Михейка, молодец, ничего - стоит, глазами хлопает. Ну-ка, поглядим, что нехристь на приступочку положит, чтоб котелок подобрать, - саквояж или узелок. Узелок. Саквояж у слуги в левой руке остался. Сенька уж наготове был. Подскочил, будто кот на воробья, ухватил узелок и как припустит вдоль по переулку. Михейка тож. Бежит рядом, филином ухает, а хохочет так, что картуз обронил. |
