|
И ловко как придумано-то: если шухер, дунет в свою медную свистелку - у ней, надо думать, голос звонкий, вот и будет знак остальным подметки смазывать. А слово волшебное, которому Смерть научила, "иовс", это "свои", только шиворот-навыворот. На Москве фартовые и воры издавна так язык ломали, чтоб чужим не понять: то слог какой прибавят, то местами переменят, то еще что-нибудь удумают. Подошел к стремщику, наклонился к самому уху, шепнул, чего было велено. Дед на него из под пучкастых бровей зыркнул, сиво-рыжим усищем дернул, сказать ничего не сказал, только малость на тележечке своей отъехал. Вошел Скорик в пустой двор и остановился. Неужто здесь сам Князь с шайкой хазу держат? Одернул рубаху, рукавом по сапогам провел, чтоб блестели. Картуз снял, снова надел. Перед дверью в дом перекрестился и молитовку пробормотал - особенную, об исполнении желаний, давно еще один хороший человек научил: "Пожалуй мя, Господи, по милости Твоей, призре на моление смиренных, воздаждь ми не по заслугам, а по хотению". Собрался с духом, подергал - закрыто. Тогда постучал. Открыли не сразу, и не во всю ширину, а на чуть-чуть, и чей-то глаз из темноты блеснул. Сенька на всякий случай снова: - Иовс. Из-за двери спросили: - Тебе чего? - Очка бы желательно... Тут дверь открылась вся, и увидел Скорик парня в шелковой рубахе с узорчатым ремешком, в сафьяновых сапожках, из жилетного кармана цепка серебряная свисает с серебряной же черепушкой - сразу видать, что деловой самовысшей пробы. И взгляд особенный, как у всех деловых: быстрый, цепкий, приметливый. Ух, как завидно стало: парнишка был его, Сенькиных, лет, а ростом еще и поменьше. Вот людям фарт! Пойдем, говорит. И сам вперед пошел, на Сеньку больше не смотрел. Темный колидор привел в комнату, где за голым столом двое шлепались в карты. Перед каждым - горка кредиток и золотых империалов. Аккурат когда Скорик и его провожатый вошли, один игрок карты перед собой швырнул и как крикнет: - Мухлюешь, курвин потрох! Дама где? - и раз второму кулаком в лоб. Тот так со стулом и завалился. Сенька ойкнул - испугался, что затылок расшибет. А упавший через голову кувыркнулся, чисто акробат в цирке-шапито, вскочил, на стол прыг, и тому, что ударил, хлобысть ногой по харе! Сам ты, кричит, мухлюешь. Вышла дама-то! Ну, тот, кому по морде сапогом отвешено, конечно, запрокинулся. Золото по полу катится, звенит, бумажки во все стороны летят - ужас. Сенька оробел: сейчас смертоубийство будет. А парнишка стоит, зубы скалит - весело ему. Этот, который свару начал, скулу потер. - Так вышла, говоришь, дама? И вправду вышла. Ладно, давай дальше играть. И сели, будто ничего не бывало, только карты разбросанные подобрали. Вдруг Сенька обмер. Челюсть отвисла, глазами хлопает. Пригляделся, а игроки-то на одно лицо, не отличишь! Оба курносые, желтоволосые, губастые, и одеты одинаково. Что за чудо! - Ты чего? - дернул за рукав провожатый. - Идем. Пошли дальше. Опять колидор, снова комната. Там тихо, на кровати спал кто-то. Харю к стенке отвернул, видно только щеку толстую и оттопыренное ухо. Здоровенный бугай, разлегся прямо в сапожищах и храпит себе. Парнишка на цыпочках засеменил, тихонько. Скорик тоже, еще тише. Только бугай, не прерывая храпа, вдруг руку из-под одеяла высунул, а в ней дуло блестит, черное. - Я это, Сало, я, - быстро сказал фартовый пацан. Рука обратно опустилась, а рожу спящий так и не повернул. В третьей комнате Сенька картуз сдернул, перекрестился - на стене целый иконостас висел, как в церкви. Тут и святые угодники, и Богородица, и Пресвятой Крест. Напротив, у стены, положив на стол длинные ноги в блестящих штиблетах, сидел человек в очках, с длинными прямыми, как пакля, волосами. В пальцах вертел маленький острый ножик, не боле чайной ложки. Сам одет чисто, по-господски, даже при галстухе-ленточке. |
