|
Вот иду я с каким-нибудь клиентом, от которого тошно. Воткнула себе майоран, презрение ему показываю, а он, дубина, и знать нe знает. Или с тобой вот сейчас стою, и в волосах серебрянка, потому что мы товарищи. Она и вправду оставила в волосах одну серебрянку, чтоб Сенька порадовался. - Ну а равнодушие тебе зачем? Ташка глазами блеснула, губы потресканные языком облизнула. - А это влюбится в меня какой-нибудь ухажер, станет конфекты дарить, бусы всякие. Я его гнать не стану, потому что он мне, может, нравится, но и гордость тоже соблюсти надо. Вот и прицеплю ромашку, пускай мучается... - Какой еще ухажер? - фыркнул Сенька, заворачивая марафет, как было. Сунул в карман, а там брякнуло - бусы зеленые, что у китайца скрадены. Ну и, раз к слову пришлось, сказал: - Хошь, я тебе безо всякого ухажерства бусы подарю? Достал, помахал у Ташки перед носом. Она прямо Засветилась вся. Ой, говорит, какие красивые! И цвет мой самый любимый, "эсмеральда" называется! Правда подаришь? - Да бери, не жалко. Ну и отдал ей, невелика утрата - семьдесят копеек. Ташка тут же бусы на шею натянула, Сеньку в щеку чмокнула и со всех ног домой - в зеркало смотреться. А Скорик тоже побежал, к Яузскому бульвару. Смерть, поди, заждалась. Показал ей пакетик издали, да и в карман спрятал. Она говорит: - Ты что? Давай скорей! А у самой глаза на мокром месте и в голосе дрожание. Он ей: - Ага, щас. Ты чего обещала? Пиши Князю записку, чтоб взял меня в шайку. Смерть к нему бросилась, хотела силой отобрать, но куда там - Сенька от нее вокруг стола побежал. Поиграли малость в догонялки, она взмолилась: - Дай, кат, не мучай. Скорику ее жалко стало: вон она какая красивая, а тоже бессчастная. Дался ей порошок этот поганый. И еще подумалось - может, не станет Князь в важном деле бабу слушать, хоть бы даже и самую разобожаемую полюбовницу? Хотя нет, пацаны сказывали, что ей от Князя ни в чем отказа нет, ни в большом, ни в малом. Пока сомневался, отдавать марафет или нет, Смерть вдруг понурилась вся, за стол села, лоб подперла, устало так, и говорит: - Да пропади ты пропадом, звереныш. Всё одно подрастешь - волчиной станешь. Застонала тихонько, словно от боли. Потом взяла бумаги клочок, написала что-то карандашом, швырнула. - На, подавись. Он прочел и не поверил своей удаче. На бумажке было размашисто написано: "Князь возьми мальца в дело. Он такой как тебе нужно Смерть". КАК СЕНЬКА СЕБЯ ПРОЯВИЛ - Как мне нужно? Да на кой ты мне сдался? Князь яростно потер ямочку на подбородке, ожег Сеньку своими черными глазищами - тот заежился, но тушеваться тут было нельзя. - Она говорит: иди, Скорик, не сумлевайся, беспременно от тебя Князю польза будет, уж я-то знаю, так и сказала. Старался глядеть на большого человека истово, безбоязненно, а поджилки-то тряслись. За спиной у Сеньки вся шайка стояла: Очко, Килька-Шестой, двое с одинаковыми рожами и еще один мордатый (надо думать, тот, что с левольвером дрых). Только калеки безногого не хватало. Князь квартировал в нумерах "Казань" в самом конце колидора, по которому Сеньку давеча водили. От комнаты с опоганенным иконостасом, где Очко свои ножички кидал, еще малость пройти, за угол повернуть, и там горница со спальней. Спальню-то Скорик видал только через приоткрытую дверь (ну, спальня как спальня: кровать, цветным покрывалом прикрытая, на полу кистень валяется - шипастое стальное яблоко на цепке, а больше ничего не разглядишь), а вот горница у Князя была знатная. Во весь пол персидский ковер, пушистый до невозможности, будто по моху лесному ступаешь; по-вдоль стен сундуки резные (ух, поди, в них добра-то!); на широченном столе в ряд бутылки казенной и коньяку, чарки серебряные, обгрызенный окорок и банка с солеными огурчиками. Князь в эту банку то и дело пятерней залезал, вылавливал огурцы попупыристеи и хрустел - смачно, у Сеньки аж слюнки текли. |
