|
Господи, почему я? — Возьми себя в руки, Франсуа, — жестко отвечал женский. — Возьми себя в руки и смотри. Толпа расступилась. К кресту шли воины в красном. Я слышал их разговор. — Нужно перебить ему голени, он еще жив. Второй кивнул. — Да, он наш. Они остановились у подножия, и на меня пахнуло жаром. Алые одежды расплылись и превратились в языки пламени. Толпа исчезла. По голой пустыне ко мне шел Эммануил. — Вот видишь, Пьетрос, что ждет предателей! Стоило ли уходить? На твое счастье, я милосерднее того, к кому ты переметнулся — я приму тебя. Он остановился у креста и протянул мне руку: — Ну, сходи! Я проснулся в холодном поту, было два часа ночи. Дико болела Эммануилова печать. Было полное впечатление, что это не Знак, а рана от гвоздя. Почти два месяца, прошедших после первой исповеди Хуану де ля Крус, я пытался хранить обещание, данное Терезе, и не смотреть на Знак. Но на этот раз не выдержал и взглянул на руку. Он там был, целехонек. Заснуть я так и не смог. Часа полтора проворочался в палатке, а потом вылез на улицу. Никаких звезд, конечно, не было. Абсолютно черное небо без всякого просвета, и белый снег на земле. На следующую ночь сон повторился. Потом опять и опять. Точно такой же, с тем же результатом. Хронический недосып уже давал о себе знать. Олег заметил, что я торможу больше, чем обычно, и едва держу меч. Я не знал, следует ли на исповеди рассказывать свои сны, и прямо спросил об этом у своего духовника. — Вам все следует, — кивнул Иоанн Креста. Я рассказал. В конце концов психотерапия. Он выслушал внимательно, не перебивая. — Вам надо сменить точку зрения. Совет показался мне каким-то дзэнским, то есть непонятным. — Как это? — Ну, например: исповедь — это не психотерапия, а прошение о помиловании, молитва — не развлечение, а работа, за которую вознаграждение выдается не сию минуту, мы — не мучители, а Эммануил — не спаситель. У меня слегка отвисла челюсть. Я никогда не говорил ему про психотерапию. У христианских святых тоже есть сиддхи, не только у индусов. Вообще все мистические техники в разных религиях словно под копирку делали. Не «слон в темноте», не разные пути к одной вершине, а один путь. Представления о цели разные. Можно ли, идя по одной дороге, прийти в совершенно разные места? — Вы все в мире оцениваете с точки зрения пользы или удовольствия для себя, — продолжил Хуан де ля Крус. — Чтобы обрести спасение, нужно отречься от себя. — Вы несправедливы, — сказал я. — Я не думал о себе, когда спасал людей в Палестине, во Франции и в Риме. Иоанн улыбнулся. «Вы несправедливы» — фраза крайне неуместная на исповеди. — Желание успокоить свою совесть — тоже довольно эгоистично. — Значит, не надо успокаивать свою совесть? Делай, что хочешь? — Надо трудиться не для себя, а для Бога. Вы даже Аквината читаете для того, чтобы кормить свою гордыню. Он был в курсе моих философских упражнений. Ну конечно! Белозерский! — Мне бросить? — Почему же? Просто постарайтесь этим не гордиться. Я помолчал, покусал губы, потом сказал: — Отец Иоанн, мне кажется, что все бесполезно. Я повторяю слова, которые ничего для меня не значат. Словно кто-то выстроил глухую стену между моим миром и Богом. |
