Путь починили, «тягачи» и «толкачи» заняли свои места, вагон пришел в движение: заскрипел, закачался. Через час он, однако, снова замер возле какого-то постоялого двора, прижатого к металлической дороге деревьями обширной рощи. Часть пассажиров — по большей части парочки — направилась к темному зданию. Слуги вынесли к вагону пищу и воду. Маара вспомнила время, когда она мучилась от жажды.

Молодые люди, тянувшие и толкавшие вагон, устали, голоса их смолкли, подсменные сидели вяло, понурившись, пытались отдышаться. Вагон трясся, как припадочный, пассажиры чувствовали себя разбитыми, у Маары и Леты разыгралась головная боль. Маара вцепилась в руку Даулиса, склонила голову на его плечо, дивясь двойственности своих чувств. С одной стороны, приятно было сознавать, что сидит она рядом с законным мужем, но в то же время она понимала, что скоро перестанет быть ему женой — и никогда более не станет ничьей. Ей недоступна простота Кретис, для которой обниматься, ласкаться, целоваться — то же самое, что дышать.

Когда совсем стемнело, вагон снова остановился. Движение в темноте по такому разбитому пути представляло слишком большую опасность. И здесь оказался постоялый двор, в котором обычно ночевали проезжающие. Даулис снял для себя и попутчиц комнату с тремя кроватями. Они заперлись изнутри и придвинули к двери стол. Спали неспокойно, урывками, часто просыпались. С рассветом вскочили, оделись, вышли наружу, уселись на скамьях для проезжающих, поглощая завтрак.

Маара рассказала о сновавших с холма на холм нелетающих летучих машинах, о небоходе Фелис. Оказалось, что Лета о таких машинах вообще не слышала. Даулис поведал, что в Билме небоходы летали еще при жизни его отца, но в борьбе за обладание ими противники сожгли все десять машин. То, что не догорело и не растащили, и по сей день валяется в лесу к северу от города, сказал он.

— Вы и сейчас опасаетесь таких бунтов? — спросила Маара.

Лета рассмеялась, но Даулис даже не улыбнулся:

— Да, верно, некоторые опасаются. Но, видишь ли, Маара, если и случится мятеж, то устроят его мои друзья, так что еще вопрос, чего опасаться; того, что он произойдет, или того, что не произойдет. Кажется мне, что период мира и спокойствия не длится более ста лет. А со времени последнего восстания прошло уже полтораста.

— И Совет ваш прогнил.

— В какой-то степени да.

— И в Билме полно бедняков, иначе откуда бы взялись эти парни, которые нас везут.

— Верно, бедняков много, и число их растет.

— Почему? — тревожно спросила Лета.

— Опять меняется климат. С севера сообщают, что лед отступает.

— Но ведь на севере всегда лед лежал… Снег…

— Нет, Лета, не всегда, — сказала Маара. — Долго-долго, тысячи лет, — лед, а потом тысячи лет — нет. Когда-то здесь тянулись пески от моря до моря. Только вот моря я никогда не видела.

— Да никто его не видел, — отмахнулась Лета. — Лишь купцы врут про него что-то, вот и все.

— Я видел, — вмешался Даулис. — Еще совсем малышом. Плохо помню. Вода, вода, бьет в скалы, большие волны, большая вода.

— Соленая вода, — добавила Маара.

— Почему соленая? — спросила Лета. — Это ты купцов наслушалась? Так ведь они врут все, чтобы интереснее было. Врут да над нами, простаками, потешаются.

Между тем пришла пора отправляться далее, вагон вновь задребезжал и закачался, и после дня пути с несколькими остановками к вечеру, когда уже почти стемнело, прибыл в Каназ. В гостинице на окраине Каназа Даулиса знали, он снял большой номер из нескольких помещений. Маара справилась, не оставлял ли Данн для нее сообщений, и Лета толкнула ее в бок:

— Осторожнее.