Она поднялась и, стоя перед ним, разгладила последние складочки на перчатках.

— И коли так, мы — если взять круг пошире — тоже среди героев пресловутого «кирпича».

— Мы — нет, во всяком случае, в том, в чем это касается нас самих. Мы — зрители. — И он тоже поднялся. — Зрителям надо позаботиться о себе самим.

— Что и говорить. Бедняжки! — вздохнула Мод. И так как он стоял с таким видом, будто ждет от нее еще чего-то, она прояснила свою позицию — а позиция ее теперь заключалась в том, чтобы помучить его чуть-чуть: — Если ты знаешь о нем то, чего она не знает, и я тоже, так она знает — и я тоже — много такого, чего не знаешь ты.

— Конечно, если речь как раз о том, что я пытаюсь извлечь из тебя. Ты что, боишься — я это продам?

Но даже эта шпилька, которую она в полной мере оценила, не произвела на нее впечатления.

— Значит, ты решительно ничего мне не скажешь?

— То есть, если я скажу тебе, ты скажешь мне?

Мод ответила не сразу, соображая:

— Пожалуй… да, но только на этом условии.

— О, тогда тебе не о чем беспокоиться, — заявил Говард Байт. — Я просто не могу, голубчик мой, не могу. И вообще, если это выйдет наружу…

— Вот я и подожду, когда выйдет. Но должна тебя предупредить, — добавила она, — мои факты наружу не выйдут. Ни за что.

Он ответил не сразу, взвешивая:

— Почему же ни за что, если натиск на нее продолжается? Возможно, даже сейчас. Почему, если она принимает и других?

Ах так! Мод тоже успела все хорошенько обдумать.

— Она-то их принимает, да они не способны принять ее. Другие! Они вроде этих твоих — долдонов. Другие не поймут, другие не в счет, они не существуют. — И она направилась к выходу. — Нет никаких других.

И с этими словами Мод открыла дверь, чтобы выйти на улицу, не поведя и бровью, когда Говард, догнавший ее, объявил в ответ, что второй такой, как она, конечно же, во всем свете не сыщешь; но не успели они ступить и шагу, как последнее ее утверждение оказалось полностью опровергнутым. Тот другой, которого они выкинули из памяти, так-таки никуда не делся, и теперь ими напрочь забытый, явно повсюду их разыскивавший и каким-то верхним чутьем разыскавший, в лице Мортимера Маршала, преградил им путь.

Он входил, а они выходили, и его «Я так и знал, что где-нибудь на вас наскочу», с невозмутимым простодушием брошенное им в лицо, произвело на них — мгновение спустя — такое впечатление, как если бы перед ними вдруг разостлали огромный пушистый ковер в цветах и узорах, приглашая на него ступить; и в них заговорила совесть. Ответный их возглас вряд ли мог, по ощущению Мод, сойти за радушное приветствие, и, лишь увидев, как это безразличие, в свою очередь, остудило бедного джентльмена, Мод вдруг поняла, до какой степени они с Байтом были все это время поглощены друг другом. И все же физиономия Маршала, пока они, застряв в дверях, уклончиво молчали, не предлагая ему ни вернуться вместе в закусочную, ни отправиться куда-либо в другое место, — физиономия эта, маячившая перед ними в ожидании обещанных Байтом указаний, чем-то похожая на нарядную бонбоньерку, мелковатую и удобную только своей плоскостью, — вызвала в памяти нашей героини сладкие мечты, которые ее спутник навеял бедному джентльмену в их последнюю встречу, и это сразу несколько изменило — в сторону сочувствия при всей его глупости — ее отношение к нему: ведь Байт и на ее счет позволял себе забавляться.