— Да, но не этим тупым долдонам.

— А там все долдоны?

— Все как один — когда дело касается столь красивых и тонких материй.

— Красивых и тонких, — еле слышно повторила Мод.

— Красивых и тонких. Мои письма — ювелирные изделия. Бриллианты чистой воды. Я хорошо прикрыт.

Тут уж она дала себе волю, остановив на нем долгий взгляд:

— Ты — неповторим! Но так или иначе, — добавила она, — тебе все это ой как не по душе.

— Вряд ли, — бросил он, что, напротив, явно означало: да, так, и подтверждалось тем, как поспешно он переменил тему: — А ты не хочешь поделиться со мной тем, что рассказала тебе миссис Чёрнер?

О, что касается сего пункта, Мод уже все обдумала и решила.

— Зачем это тебе? Ты знаешь куда больше. То есть куда больше, чем знает даже она.

— Значит, она все-таки знала…

— Приехали! О чем, скажи на милость, ты говоришь?

Ее реплика вновь вызвала у него улыбку, хотя и весьма бледную, и как ни в чем не бывало он продолжал:

— О том, что за этим стояло. За играми, которые я вел. И за всем прочим.

— Ну, я о том же говорю. Нет, не знала и, насколько могу судить, на данный момент не знает. Ее признания не касаются того вопроса. Они касаются совсем другого.

— Чего же, ангел мой?

Однако этого, просто назвав ее ангелом, ему узнать не довелось. Мод не стала жертвовать такой наградой, как интервью с миссис Чёрнер, отдавая лучшую его часть безвозмездно, за так, даже ему.

— Ты знаешь, как мало всегда мне рассказывал, и прекрасно понимаешь, что и сейчас, предлагая ублаготворить тебя, сам ничего не даешь. Ну а я, — она улыбнулась и чуть-чуть порозовела, — за ничего ничего и не даю.

Он сделал вид, что крайне удивлен и что она непоследовательна:

— Ты хочешь от меня то, о чем первоначально сама не желала слышать, — о всяких мерзостях, которые и должны были загнать Бидела в угол. По-твоему, если уж он пожелал уйти в тень, значит, ему есть за что стыдиться, и об этом ты решительно, щадя себя, отказывалась слушать. С тех пор, — улыбнулся Байт, — у тебя прорезался к нему интерес.

— Как у меня, так и у тебя, — возразила Мод. — Теперь, во всяком случае, я не боюсь.

Он помолчал.

— Ты уверена?

— Вполне. Необходимость ясности одержала во мне верх над щепетильностью. Я должна знать, а я не знаю, — она подбирала слова, затрудняясь изложить свою мысль, — не знаю, о чем, собственно, все это время был весь сыр-бор и о чем, следственно, мы с тобой все это время разговаривали.

— А к чему тебе знать? — осведомился молодой человек. — Я понимаю, тебе это нужно, или кому-то нужно, будь мы героями «кирпича» или даже, хотя и в меньшей степени, «осколков». Но поскольку, дорогая моя крошка, мы, увы, толчемся лишь среди веселой кутерьмы, называемой жизнью…

— Тебе пироги и пышки, а мне синяки и шишки? — Мод отодвинула стул, взяла свои старенькие перчатки, но, натягивая их, не забывала ни о своем приятеле, ни о своей обиде. — Я не верю, — проговорила она наконец, — будто там вообще что-то есть или когда-либо было.

— Ой-ой-ой! — рассмеялся Байт.

— Ничего там нет, — добавила она, — «за этим», никаких ужасов.

— Предположим. Значит, ты продолжаешь считать, — сказал Байт, — что учиненное этим беднягой целиком на мне? Да, коли так, плохи мои дела.