— Чтоб ты знал, они мне не безразличны! Я стараюсь доставлять им столько же удовольствия, сколько получаю сама!

— Ну да, только ты не думаешь о последствиях.

Главное, я вот что понял: нужно стихотворение посильнее.

И побыстрее: нимфа опустила ресницы и подобралась ко мне поближе. За спиной я слышал стоны Фриссона. А нимфа запела — запела так, что все мои гормоны разом очнулись от спячки и помчались по крови, словно очумелые. Слов я не слышал, да они и не имели значения. Как это — не имели? Еще как имели!

Нимфа не спускала с меня глаз. Они, казалось, стали еще больше. А потом глаза ее наполнились слезами, слезы побежали струйками по ее щекам. Тимея отвернулась.

— Горе мне, — всхлипнула она, — как же я могла кого-то полюбить, я, которой ведомы только телесные услады!

Мне стало стыдно. У меня за спиной закричал Фриссон:

— Чародей Савл! Как можешь ты быть столь жесток к такой восхитительной женщине! Ты просто настоящий зверь! Дама, не плачьте! Не плачьте, ибо я успокою вас, утешу!

— Я не могла... — хныкала нимфа, — не могла смириться... потому что... есть один, которого я... Почему мне стало так больно... вот здесь... в груди?

Фриссон издал отчаянный вопль:

— Чародей! Ты убил мою мечту! Убил мою мечту побыть хоть несколько часов наедине с нимфой!

— Вот как? — Совершенно обескураженный, я перевел взгляд на поэта.

Нимфа же, заливаясь слезами, посмотрела на меня.

— О да, он прав, ибо я пылаю любовью к благородному монаху, что теперь живет в моем доме. Что ты наделал, чародей? Теперь я не могу больше и думать о том, чтобы соединиться с каким-нибудь другим мужчиной, кроме него, а он не соблазнится на мои чары! О! Откуда эта боль? — И нимфа прижала изящную ручку к своей чудесной груди.

— Это у нее сердце болит, — поставил диагноз Жильбер.

— Сердце? У нимфы? — в ужасе уставилась на него Тимея. — О нет, только не это!

А что? Смысл в этом был. Ясное дело — зачем духу плодородия, готовому совокупляться с кем и с чем угодно, привязанность к какому-то конкретному мужчине — для такого духа это настоящее несчастье и болезнь.

Я решил выразиться более четко:

Нимфа в ужасе распахнула глаза.

— Ты что это такое говоришь? Ни один мужчина не может приказывать мне — это я могу что угодно приказывать любому мужчине.

— Больше не можешь, — жестко заявил я. — Теперь только попробуй не послушаться.

— Я ухожу! — объявила нимфа и повернулась ко мне спиной.

— Нет, ты останешься, — торопливо проговорил я. Нимфа застыла на полушаге.

— Не могу... не могу решиться!

— Правильно, не можешь, — негромко сказал я. — Мое волшебство не дает тебе ослушаться.

На самом-то деле я только надеялся, что не дает, но ее-то мне с какой стати было просвещать?

— А я и сама умею колдовать! — вскрикнула Тимея. — Сейчас спою — и освобожусь!

— Ты бы лучше остереглась, — посоветовал я нимфе. — Только попробуй меня еще хоть капельку огорчить, за мной не заржавеет — я тебя еще душой снабжу.

Я, конечно, нагло блефовал — даже я, агностик, понимал, что сотворить душу под силу только Богу. Однако мое заявление заставило Тимею напрячься, и в ее глазах полыхнули огоньки страха.

— О нет! Ты не превратишь меня в смертную!

— Захочу — превращу, — заверил я ее.