— Выпей, гость мой, — промурлыкала Тимея и поставила на стол сосуд с янтарной жидкостью.

В глубине сосуда сверкало золото, поверхность искрилась солнечными зайчиками. Если это и не было приворотное зелье, то по виду — оно самое.

— Как любезно с твоей стороны, — сказал монах. — Нальешь, красавица?

Тимея взяла сосуд и наклонилась над столиком. В это мгновение на нее посмотрел Жильбер и отвернулся. Фриссон же готов был отдать концы от страсти.

— Этим придется пить из одной чаши, добрый человек, а мы с тобой разделим другую. У меня всего две чаши.

— Ничего, мы обойдемся, — заверил я хозяйку и поднес чашу к губам.

Желудок мой, получив удар, подпрыгнул. А голова как будто вмиг лишилась затылка. Кокосовое молоко? Это точно! Ферментированное кокосовое молоко, крепостью в сто градусов, не меньше. Что-то вроде натурального «пинья колада», и вдобавок у напитка был цитрусовый привкус.

Фриссон потянулся за чашей, но тут до меня дошло, до чего мог довести любой напиток в доме Тимеи, и я прикрыл чашу ладонью.

— Не надо, парень, — сказал я, — тебе уже и без того худо.

И заработал злобный взгляд нимфы.

Монах не обратил на это никакого внимания.

— Что привело вас на этот остров? — поинтересовался он.

— Неверный ветер, — ответил я. — Но я изменил его направление.

Я-то ожидал, что монах удивится, станет подозрительно смотреть на меня, а он только кивнул, будто все понял.

— Стало быть, ты чародей, — сказал он. По спине у меня пробежали мурашки. Этот парень был слишком догадлив.

— Да нет, не совсем так. На самом-то деле я даже не верю в волшебство. Просто притворяюсь, когда приходится, когда не оказывается другого выхода, — бывает, и прочту стишок-другой.

Монах удивленно улыбнулся. Я ощутил легкое раздражение, но вынужден был признаться: проистекало оно большей частью из стыда. Мне и самому показалось, что мое заявление прозвучало глуповато.

— Можно примириться с самим собой, — проговорил монах. — Но найти примирение сразу и с Богом, и с Сатаной невозможно.

— Погоди! — воскликнул я. — Сейчас ты начнешь утверждать, что середины не существует? Что всякий либо на сто процентов хороший, либо на сто процентов плохой? Спасибо, братец, не надо!

Взгляд монаха застыл. Он смотрел мне прямо в глаза, а у меня было такое чувство, словно он пытается заглянуть мне в мозг.

— Почему ты думаешь, — проговорил монах, — что я не принес последнюю клятву?

Настал мой черед гадать. Я смотрел на монаха и поспешно соображал, вспоминая все, что знал по средневековой истории. Я не был католиком, но толку-то — правда, я что-то такое припоминал про разницу между монахами и священниками. Я сказал «брат», а он решил, что я употребил его титул, или я так думал, что это и есть его титул или звание.

Или... или он хотел, чтобы Тимея думала, что его звание именно таково.

Вот как! Значит, брат пока не принес последней клятвы. Может быть, имелся в виду обет безбрачия?

Ладно. Я вовсе не собирался снимать завесу с его тайны.

— Ясно. Стало быть, вы не брат, а отец. Но вы не мой отец, святой отец!

— Но всякий священник — твой духовный отец.

— Только в том случае, если бы я принадлежал к вашей Церкви, а я к ней не принадлежу.

Жильбер вспомнил:

— Язычник!

Монах, не спуская с меня глаз, поднял руку.

— О нет, правоверный брат — ведь ты же брат, я вижу это по твоей тонзуре.