Нет, наш друг на самом деле может быть истинным христианином, но принадлежать к восточной церкви. Не так ли, чародей?
Я попытался соображать быстрее. Насколько далеко на восток простиралось предположение монаха? В конце концов, церковь моих предков зародилась в Новой Англии, вернее — в самой Англии, а уж это было далеко-далеко на востоке от того места, где я находился сейчас, — если, конечно, не полениться и обогнуть почти весь земной шар.
— Другая секта, — кивнул я. — Другая ветвь христианства. Я был воспитан в ее лоне. Это точно.
Монах нахмурился, словно уловив примиренческий мотив, но сказал только:
— Не могу же я называть тебя просто «чародей». Мое имя — брат Игнатий. А твое?
— Его зовут чародей Савл, — встряла Тимея, решившая почему-то вмешаться в наш разговор. Я заметил, что спокойствия у брата Игнатия от этого не прибавилось. — А это его товарищи — сквайр Жильбер и шут Фриссон. А того урода гиганта, что топчется у дверей, он называет Уныликом.
— Похож, — кивнул брат Игнатий, с радостью отводя глаза от Тимеи и переводя на тролля. — Как это вышло, что он стал служить тебе?
— Он пытался съесть меня, когда я переходил через мост. А я впервые попал в вашу страну и ничего не знал о троллях. Совершенно случайно вызвал эльфов, а они наложили на тролля заклятие. Теперь он больше не ест людей и вдобавок обязан служить мне.
— А я-то думала, что это на нем за непонятное заклятие такое, — состроила гримаску Тимея. — Но мне показалось, я его сняла. Как же так вышло, что заклятие снова связало его? Ты не мог бы это объяснить, брат?
Конечно, Тимея не случайно переадресовала вопрос монаху. Из вежливости Игнатий вынужден был посмотреть на нимфу. Лишь на долю секунды взгляд монаха скользнул к декольте Тимеи, но тут же вернулся к лицу и как бы уцепился за него. Лицо монаха напряглось, и я понял, откуда взялись глубокие морщины. Он был верен всем своим обетам, но он столь страстно желал нимфу, что это причиняло ему почти физическую боль.
И она это тоже знала, ведьма такая! Улыбка ее подогрелась на несколько градусов, ресницы опустились, губы, казалось, стали еще более пухлыми и влажными. Она склонилась ближе к Игнатию, но тот, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Я мог только восхищаться столь совершенным самоконтролем.
Фриссон застонал от страсти.
— Могу лишь высказать догадку, о прекрасная наша хозяйка, — произнес брат Игнатий чуть надтреснутым голосом. — Вероятно, наш друг, чародей Савл, вновь наложил это заклятие.
— Но как это ему удалось? — проворковала Тимея и дотронулась до руки монаха. — На моем острове должны властвовать мои, и только мои, чары.
Рука монаха не дрогнула, но он содрогнулся всем телом.
— Бывает такое волшебство, которое пересиливает любые чары независимо от того, где произнесены заклинания, милая хозяйка.
На слове «милая» голос его стал мягче и ласковее, но он продолжал смотреть Тимее в глаза. Между тем монах явно охрип, и в позе его чувствовалось напряжение.
— Но ведь есть такие заклинания, которые должны усиливаться, когда я рядом, — продолжала мурлыкать нимфа. — Разве они не главные здесь, в моем саду?
Монах отозвался почти что стоном:
— Нет, милая дама. Дело в том, что тот, кого заклинают, также может поспособствовать силе заклинания. Если тролль пожелал, чтобы заклятие было восстановлено, то его воля прибавилась к заклинанию чародея.
Тут можно было бы добавить, что, раз уж брат Игнатий твердо решил не поддаваться чарам Тимеи, она была бессильна, а Фриссон поддался этим самым чарам настолько, что нимфа могла из него хоть веревки вить. |