— Пожалуй, что мне следует поблагодарить тебя, чародей Савл, за помощь. Я был просто околдован.
— И до сих пор не уверен, хотелось ли тебе на волю.
Поэт покачал головой, уронил ее на грудь.
— Вот горе! Ведь там мне хотелось умереть, лишь бы только она позволила коснуться себя! Мне хотелось спрятать ее в бутылку и забрать с собой, чтобы она была со мной всюду!
— Ты не первый мужчина, которого мучают такие желания! — предложил я Фриссону слабое утешение.
— Да ты ее тут же бы выпустил, — заявил брат Игнатий с уверенностью опытного профессионала. — И не сумел бы заманить снова. Всю жизнь бы зря потратил, приплясывая перед ней и ожидая ее милостей.
Фриссон вздрогнул от нахлынувших воспоминаний.
— Разве это называется «потратить зря»?
— Да, это называется именно так, потому что ты бы ничего не достиг, — сказал я. — Ты перестал бы существовать как личность и превратился бы в одну из игрушек Тимеи. Забудь об этом, Фриссон. Я уже сказал тебе. Не ты первый, не ты последний. — Я обернулся к брату Игнатию. — Понимаешь, с одной стороны, мне бы не хотелось, чтобы он забывал о случившемся, а с другой стороны, нельзя, чтобы он отвлекался от дела — дел у нас впереди ой как много. Ты изучал магию, можешь что-нибудь подсказать?
— Я не только изучал магию, — негромко, отозвался монах. — Я пытался постичь Бога, Веру и душу. — Он повернулся, протянул руку и коснулся виска Фриссона. То есть еле-еле коснулся, кончиком пальца, а Фриссон вдруг как бы окаменел. Монах что-то нараспев произнес по-латыни.
Фриссон обмяк, однако в глазах его появилось странное выражение — какое бывает у цепного пса.
Брат Игнатий убрал руку и вздохнул.
— Говорил же я: нет у меня таланта.
— Намекаешь? — усмехнулся я. — Ладно, попробую.
Фриссон снова вытянулся, словно мачта, а потом обмяк, будто проколотый воздушный шарик. Мы, затаив дыхание, ждали. Поэт медленно сел. Глаза его были широко открыты.
— Это произошло! Я излечился! — прошептал он и, робко улыбнувшись, посмотрел на меня. — Я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна, господин Савл.
Вид у него, правда, остался печальный.
— Какие счеты между друзьями, — сказал я. — Кроме того, ты мне нужен, чтобы воевать на стороне ангелов.
Брат Игнатий воззрился на меня с одобрительным удивлением.
— А я думал, что ты проповедуешь существование вне Добра и Зла, чародей Савл.
— Нет, не вне, — поправил я монаха. — Я говорил всего лишь о том, что не намерен служить ни тому, ни другому.
Монах грустно улыбнулся.
— Одного без другого не бывает, чародей.
— Бывает, — негромко отозвался я. — Есть нейтральное поле, и я стою на нем. — Последние слова эхом прозвучали в моих ушах. Я остолбенел, но упрямо продолжал: — Но это не означает, что я бесстрастен. Мне не все равно, когда я вижу людские страдания, и, если я могу оказать помощь, я это делаю. Просто я не фанатик, вот и все.
— Нельзя балансировать между Богом и Сатаной, чародей, — спокойно проговорил брат Игнатий.
По спине у меня побежали мурашки, но я небрежно пожал плечами.
— Здесь, вероятно, нельзя. Однако можно удерживать в поле зрения все, что тут происходит, смотреть на все несколько отстранение и не позволять себе цепляться за букву закона так, чтобы это мешало твоему духу.
Глаза монаха раскрылись шире.
— Я думал, ты не питаешь склонности к добру, чародей Савл, между тем ты цитируешь слова Спасителя нашего. |