— Никогда мне не забыть этих чудесных дней, не забыть часов, что мы были рядом! О нет, каждая минута рядом с тобой была такой радостью, таким счастьем, что я даже испытывал боль, я благодарен тебе: ты позволила мне отведать благодати! Я никогда не забуду тебя и всегда буду лелеять воспоминания об этих дивных месяцах!

На лице нимфы не осталось и следов боли, но видно было, что внутри у нее так и кипит желание. Она не могла глаз отвести от Игнатия.

А он заставил себя отвернуться.

— Чародей! — взмолился он. — Сделай что-нибудь, чтобы она не так сильно страдала. Можешь ли ты подарить ей забвение?

— Устроить небольшую амнезию? Вообще-то из элементарного чувства жалости можно было бы снизойти. И потом, нельзя же было позволить ей мстить морякам и мешать навигации — она наверняка попытается удовлетворить уязвленное самолюбие. Я обернулся к Фриссону.

— Поможешь, Фр... о-о-о...

Физиономия у Фриссона настолько ярко выражала бушующие в его душе страсти, что он напоминал почуявшего дичь бладхаунда. Выпучив налитые кровью глаза, он пялился на Тимею.

— Нет-нет, я уж лучше сам что-нибудь придумаю, — торопливо проговорил я, обернулся к несчастной парочке, вспомнил вечеринки в разных кофейнях и разразился куплетом из старинной народной песенки:

Все сбылось быстрее, чем я ожидал. Я еще и допеть-то не успел, а этот самый «дерзкий хулиган» уже тут как тут — его голова возникла над вечнозеленой изгородью около беседки. Вскоре он появился целиком: влез на дерево, уцепился за ветку и спрыгнул на землю. Росточком он был чуть-чуть пониже Тимеи, если не считать рожек — коротеньких козлиных рожек. Ножки у «хулигана» тоже были козлиные и заканчивались копытцами. С ног до головы существо поросло густой длинной шерстью и, естественно, не нуждалось ни в какой одежде — не только не нуждалось, оно ее и не имело. Лишь на груди у него на шнурке болталась сиринга — флейта Пана.

Тимея глянула на нежданного гостя. Сначала бегло. Потом более внимательно.

Я задумался, нужен ли второй куплет, но на всякий случай пропел:

— Ах! К иве! К символу печали всех влюбленных? — горько вздохнула Тимея. — Ну, прямо про меня!

— Чегой-то! Уж не опечалилась ли ты часом? — воскликнул фавн и одним прыжком оказался рядом с нимфой. — Печаль надо прогнать. Такое личико, как у тебя, должно быть беззаботным.

Тимея посмотрела на фавна — комплимент на нее подействовал. Но она ответила:

— Эй, да кто ты такой? Откуда взялся? Ишь как разговорился! Маленький еще!

— Может, и так, только овечки меня уже слушаются, — отозвался фавн, лукаво усмехнувшись. — Так что берегись, прелестная распутница, скоро я подрасту.

— Ничего не поделаешь, — притворно вздохнула нимфа и жестом отослала фавна прочь. — Ступай, ступай отсюда, испорченный малыш!

— Вот те раз! — огорчился фавн и умоляюще поглядел на меня. — Не поможешь, а, чародей?

— Может, и помогу, — ответил я.

— Что за чепуху ты порешь? — возмутилась Тимея, не понимая смысла куплета, но фавн уже поднес к губам флейту и заиграл.

Полилась удивительно приятная, печальная мелодия, полная страсти, так несвойственной возрасту фавна. Казалось, флейта выговаривает слова, рассказывает историю о неудовлетворенном чувстве, о неразделенной любви.

Тимея изумленно уставилась на юного фавна.

Фавн покачивался из стороны в сторону, а потом задвигал копытцами, начав медленный танец.

Тимея как завороженная следила за ним взглядом.