– Ф-федя!.. Феденька!.. если с н-ним… если… мой отец – в острог… в-вас!.. Ф-феденька…

    – Цей бугай, шо ли? Шо Ондрейке нос сломал? Да мы его пальцем! пальцем не трогали, панночка! Сам свалился… И кучер ваш – сам…

    – Слышь, громада: пошли-ка отсюда. Це ж кнежская доця… полковничья…

    – Ну?!

    – Ось те и ну!..

    Топот ног. Беспорядочный, суматошный.

    Удаляющийся.

    Поднять голову стоило неимоверных, запредельных усилий. Перед глазами все плыло. Это, верно, Филат, п-падла, по башке поленом звезданул. Поймаю – кранты ветошнику!.. В ладонь воткнулась сухая колючка – и дурацкая, мелкая, пустячная боль вдруг отрезвила. Расплывчатые силуэты обрели четкость, законченность форм; вернулась память.

    Сразу, рывком.

    Федор лежал навзничь, раскинув руки, и над ним склонилась княжна Тамара.

    Плачущая, растерянная:

    – Федя… Ф-феденька! в-вставай! Ну вставай… ж-же! Они… они ушли, в-все… Феденька! Вставай… п-пожалуйста…

    Странно: она не потеряла дар речи. И голос был живой, жалобный – как у любой девушки, оказавшейся на ее месте.

    Подняться на ноги не удалось, и ты пополз к Федору на карачках – благо лежал крестник недалеко, саженях в семи. Краем глаза успел заметить: на том месте, где били мажонка, слабо шевелятся. Стало быть, жив малец-крестник. Что с Девяткой, смотреть не стал – не до того сейчас.

    Сперва – Федор.

    Ты полз, а в голове мелькали бессвязные картины:

    …заглядывают в самую душу пронзительные глаза Духа Закона…

    …утробно хекает толпа озверелых мужиков; корчится на земле щуплое тело…

    …оскалился Мальчик, закрывает собой бесчувственную Акулину; городовой с револьвером в трясущейся руке…

    Пронеси, пронеси, Господи! – твердил ты сам себе, как заклинание, как молитву; Мальчик ее не обидит, и городовой стрелять не стал, значит, все будет в порядке, там Поликарпыч с Агафонычем, они все понимают… ни черта они, конечно, не понимают, но это не важно! главное – знают, что делать; вернее – чего делать нельзя, а там Акулина очнется…

    Рука опустилась на теплое, живое.

    Ладонь.

    Федькина ладонь.

    Ты помотал головой, отгоняя назойливые видения, будто мух. Потом. Все – потом. Сейчас: выяснить, что с Федькой.

    – Ефрем… Иванович! П-помогите…

    – Я не доктор, Тамара. Дай, погляжу…

    Не вязалась первая фраза со второй, но это тоже было не важно. Ты склонился над Федором, мертвыми пальцами принялся расстегивать рубаху на груди. Хотел рвануть, но княжна пришла на помощь; миг – и разошлась рубаха в стороны, открывая Федькину широченную грудь. Ты приложил к ней ухо, и одновременно – два пальца к жилке на шее.

    И еще ты попытался сделать невозможное: услышать, зацепить крестника, достучаться – прав, Друц! ты не доктор! доктора так не умеют…

    Услышал.

    Зацепил; и сразу выпустил, бессильно заскрипев зубами.

    Федька Сохач был жив.