Он знал: что сказал трагик по-французски и что ответил он сам. Знал, и все. Просто так. Как знают, что с похмелья хорош капустный рассол. Это все Рашеля, Княгиня заботливая. В такие минуты, когда пришедшее из ниоткуда знание вырывалось наружу, непроизвольно и естественно, Федор всегда чувствовал: вот она, Рашеля, стоит за левым плечом. Где бы ни была на самом деле – стоит. Помогает. Подарки дарит.

    И за плечом правым, чуть поодаль, но все равно здесь – Друц.

    Это они.

    Спасибо.

    И ничего в этом нет удивительного.

    – Феодор! святая простота! Дай, я тебя облобызаю!

    "А губы-то мокрые…" – Федор послушно терпел, думая о своем.

    Если бы излияния трагика, всегда заканчивающиеся страстным желанием взять "друга Феодора" в ученики, хоть чуточку отличались разнообразием…

    * * *

    Вся дорога из холодного Кус-Кренделя в жаркий Крым, все эти дни, недели и месяцы, слиплись для Федора в один разноцветный ком. Будто горсть ирисок на солнцепеке. Весело гудел паровоз, колеса бранились друг с другом, подпрыгивая на стыках; строгий кондуктор заходил в вагон, спрашивал билеты и всегда улыбался, встречаясь взглядом с Княгиней.

    Федора кондуктор и вовсе не замечал.

    Поначалу было обидно, а после стерпелось как-то.

    На нить дороги бусинами нанизывались города без названия. Вернее, Федор старался, старался и все не мог запомнить, где они остановились на сей раз. А может, ему не больно-то хотелось запоминать?.. может, и так. Размеренные, серые будни, укатанная колея из рождения в смерть вдруг обернулась случайным фейерверком, радугой брызг над ручьем – гостиницы, обеды в трактирах, высоченные дома, фонари, кареты, вывески, и люди, люди, люди…

    Разные.

    Раньше он никогда не понимал, что по земле ходит столько людей.

    "Живем, как баре," – временами думал Федор, самодовольно ухмыляясь. Не курой безголовой по двору носимся – орлами парим. Куда там уряднику Кондратычу, куда Ермолай Прокофьичу, купчине тароватому; куда батюшке из Больших Барсуков! И в один малопрекрасный день вдруг понял: ничего подобного. Настоящие «баре» живут совсем иначе. Совсем-совсем иначе. Не ночуют во второсортных гостиницах, на кроватях с клопами, дыша едкой вонью персидского пороршка; не дивятся вывескам на особняках: "Сдается под свадьбы, балы и поминовенные обеды", не смотрят на газовые фонари, разинув рот. Знание, как обычно, явилось само, почти сразу за случайной искрой: "Я читаю?! Нет, я правда умею читать?!" – и парень почувствовал удивительное. Он, Федор Сохач – муравей перед горой этого знания, и быть муравью погребенным в горе, и стать со временем частью горы.

    Стать горой.

    Но муравей – где ты, живая козявка? ау! не откликнется боле…

    Пожалуй, впору было испугаться. Но страх отсутствовал. Потому что, даже оставшись на время один, – нет, иначе: один на один с самим собой, новым! – Федор нутром чуял: Рашеля здесь. Пусть она велела вслух звать себя тетей Розой, или Розалией Самуиловной, а про Рашелю или уж тем паче Княгиню забыть и не вспоминать. Пусть она все чаще исчезает по своим малопонятным делам, пусть ничему не учит его, глупого Федюньшу; пусть отсылает его на целый день погулять по городу, щедро насыпав в карман мелочи – все равно она здесь.

    Рядом.

    За левым плечом.