– Именно, – кивнула она. – Здесь ты родился в первый раз. И мне показалось правильным привести тебя сюда для следующего рождения.

Биквин протянула руку к подбородку инквизитора, и тот дернулся, боясь ее обжечь. Но неприкасаемая просто мягко и ласково развернула его голову, заставляя взглянуть в мерцающие и искрящие врата Регии Оккульта.

– Они приведут тебя к цели, – сказала она. – Всего один шаг. Забудь остальное. Забудь все. Иди. Пока проход не закрылся.

Елизавета поцеловала его в щеку.

– Ступи на путь. Он прям и верен. Единственный путь, который тебе нужен.

Эйзенхорн развернулся, но Биквин уже исчезла.

Он шагнул на свет.

Свет оборачивается вокруг него и несет вперед. Мир рассыпается на части, а звезды мелькают мимо, будто снег. Все быстрее и быстрее. Звездный буран заполняет все пространство крохотными сверкающими пятнышками. Удар сердца. Долгая зима. Века пролетают и нагромождаются друг на друга, будто вагоны сошедшего с рельс поезда. Он видит перед собой Каранины ранним летом. Над новой крепостью реют знамена. Армии на перевале снова могут маневрировать после того, как весеннее солнце растопило снег. Ударийские орды в доспехах из кожи и бронзы, с черепами пещерных медведей на знаменах желают найти Ваартук и спасение. Их вождь едет перед войском, его шлем украшен перьями хищной морской птицы. А в лесах гарнизон крепости выстраивается в боевой порядок по зову медных труб – длинных, опоясывающих все тело трубача, словно обруч. Каранинская гвардия строит стену щитов у входа в перевал, готовая противопоставить сталь клинков и железную дисциплину гневу варваров-завоевателей и защитить свои мечты о колонизации континента.

Железная дисциплина против дикого хаоса.

Трубы ревут в лесу. Рога завывают на перевале.

Красноклювики по-прежнему поют среди деревьев, не обращая ни на что внимания.

Старик сидит у пруда и что-то рисует.

Летнее солнце клонится к закату. Орел кружит над лесом. Дрожь схлопывающегося пространства.

Комната. Сотни тысяч комнат. Люди в комнатах. Кто-то плачет. Огненно-желтая луна. Костер. Походные одеяла. Смех.

Море, которое на самом деле не море. Нематериальный океан, волны которого поднимаются выше всех миров. Тени чудовищ мелькают под бушующей поверхностью. И снова смех. Вечный смех. Гогот. Шепот. Слова, которые могут создавать. Слова, способные творить и разрушать. Долгая Ночь, бесконечная тьма, наполненная триллионами насекомых. Стрекочущие слова, которым больше лет, чем ртам, впервые их произнесшим. Слова, которые старше всех возможных ртов. Слова, выбитые на белом камне.

Око, но не глаз. Глаз, пораженный червями. Рана в плоти космоса, но не око. Наплыв. Разлив. Ложь. Истина. Отец и его восемнадцать сыновей. Проступок. Отец и дочь. Мертвая девочка. И еще одна, еще не рожденная. Годы сминаются, будто бумага, накладываются друг на друга, как карты в колоде.

Золотой трон. Фигура на нем, слишком яркая, чтобы смотреть, слишком темная, чтобы описать. Фигура в коробке. Коробка – это золотой трон. Золотой трон – это просто коробка. Человек, переставший быть человеком. Нечто, когда-то бывшее человеком, живет благодаря трону, в котором сидит, видит все, знает все, читает грядущее и хочет забыть прошлое. Изолированный разум. Темное место. Старый пикт, изображающий сына, который был всем и ничем. И нельзя узнать, сделан пикт до или после, потому что сын выглядел одинаково и до, и после. Или потому, что время мнется, как бумага, и, может, до все это время было после.

Каменка. Место, где родился.

Что-то неприкасаемое. Кто-то, кто всегда боялся коснуться его.

Человек, хромая уходящий во тьму, совсем один, спиной ко всем, продолжающий идти, шаг за шагом, по причине, которую он уже не может вспомнить.

Огонь.

Древний город на краю пустыни.