— Нет, сеньора. Вот уже пять лет, как генерал Пинедо уволил меня по болезни. После выздоровления я поступил в кучеры.

— Ты был солдатом у Пинедо?

— Да, сеньора. Я был ранен в сражении и мне за это дали отставку.

— Теперь мой зять, дон Хуан Мануэль, призывает на службу всех желающих.

— Я слышал об этом, сеньора.

— Ходят слухи, что Лаваль хочет напасть на нас. Детям федерации следует защищать свою мать. Впереди всех, конечно, будет Хуан Мануэль, как отец федерации. Но отечеству можно служить не с одним оружием в руках и не только на поле сражения. Поэтому было бы несправедливо заставлять переносить трудности и подвергать опасностям войны людей, способных служить другим способом.

— Само собой разумеется, сеньора! Как уж тут справедливость...

— Вот и я тоже говорю, товарищ... Видишь ли, вон у меня список более пятидесяти человек, которым я дала увольнительные билеты от полевой службы, в уважение их услуг. Надо тебе знать, товарищ, что настоящие слуги отечества — те, которые открывают гнусные происки и преступные замыслы дикарей-унитариев, живущих в нашем городе. Здесь сидят самые отчаянные из них. Тебе известно об этом?

— Слышал кое-что, сеньора, — с поклоном ответил бывший солдат, отдавая прислуживавшей негритянке опорожненную им чашку.

— Ну, да, кто же не слыхал об этих мерзких чудовищах, благодаря которым никто не может чувствовать себя ни минуты спокойным и вечно должен быть настороже. Хуан Мануэль желает, чтобы все добрые федералисты могли спокойно жить и работать в своей семье, но эти проклятые унитарии мешают... Как ты думаешь, ведь это выходит очень скверно, а?

— На что уж сквернее, сеньора! Человек хочет покоя, а его тормошат: иди из-за них на ножи да под пули!

— Вот то-то и есть, товарищ! Ну, а как по твоему: ведь в настоящей федерации богатые и бедные должны быть совершенно равны? Да?

— Конечно, сеньора. Как перед Богом все равны, так и в федерации не полагается богатому ломаться над бедным, потому что мы все, с позволения сказать вашей милости, из одной глины сделаны.

— Вот, видишь, как ты умно рассуждаешь! Ну, а унитарии говорят, что если кто богат, то ему и черт не брат, а бедный вовсе не человек. В федерации таких гордецов не должно быть. Поэтому все те добрые федералы, которые помогут вывести этих гнусных дикарей, спасут и отечество, и себя, кроме того, им всегда будут открыты двери Хуана Мануэля и мои и ни в какой просьбе не будет отказано. Хуан Мануэль все готов сделать для тех, которые служат отечеству, то есть федерации. Слышишь, товарищ?

— Как не слыхать, сеньора, слышу! Я истинный федерал и за отечество себя не пожалею.

— Знаю, и Хуан Мануэль тоже это знает. Поэтому я и позвала тебя. Я уверена, что ты не скроешь от нас правды и расскажешь все, что увидишь или услышишь от унитариев.

— Где же мне, сеньора, увидать или услыхать что-нибудь от них, когда я живу между федералами?

— Ты человек честный, а потому тебя, может быть, обманывают, и те люди, среди которых ты живешь, вовсе не федералы... Скажи мне, у кого ты служишь?

— Сейчас я служу кучером у англичанина.

— Знаю. А где ты прежде служил?

— В Барракасе, у одной вдовы.

— У донны Гермозы, не так ли?

— Так точно, сеньора.

— О, нам здесь все известно, и горе тому, кто захочет солгать Хуану Мануэлю или мне! — вскричала Мария Жозефа, сверкая злыми глазами на оторопевшего кучера, который никак не мог понять, чего от него хотят.

— Само собой разумеется,— на удачу ответил он.

— Запомни это, товарищ! Когда ты поступил к донне Гермозе?

— В ноябре прошлого года.