— Я-то при чем? Он и тебя, и меня кинул. Давай хоть вместе станем. Што нам до нево?

— А где ты был раньше? Когда мама умерла?

— Почем мне про то ведомо?

— Хорошо звать, когда я вырос. Раньше никому не нужен был. Теперь и тот меня звал. Они с Макарычем подрались из-за меня даже.

— Вот лихо-то, а ведь и мать твоя мне не знакома. У нево тех баб не мене, чем кур у петуха. Бабником он смальства стал. Всех девок в селе поиспортил. В каво такой кобель удался — ума не приложу! Все боялся, што зашибут ево за это насмерть. Люду, погодкам своим, в глаза из-за нево срамно было глянуть. Никаково удержу он не ведал. В нашем роду однолюбы были. Еще выхаживал его. Обидеть боялся. Мачеху не вел. Потому как Василинка, самая наикрасшая мне, с памятью о ней и помру. — Сник Акимыч, отвернулся, погрустнел. — А он — всех обижал.

— Ему за то ответ держать придется на том свете.

— Что тот свет? Он тут живет сладко. Мертвому какая разница? Ни в Бога, ни в черта не веря. Он и меня высмеивал, когда я крестился.

— То-то дурной.

— Да хватит. Ну его. Не хочу вспоминать. Лучше б такой умер.

— Не бери грех на душу. Да не изводись, пошли-ка в избу, — потянул старик Кольку.

В избе тот сразу прижался к Макарычу. Вцепился, как когда-то, в его руку. В лицо заглянул:

— Я насовсем твой?

— Истинно мой.

— Домой хочу.

— По свету отправимси.

— Сейчас.

— Дорога паршивая. Марье плохо станет. Погодим малость.

Колька с тяжелым вздохом сел рядом. А у Макарыча с души ком свалился. Понял: не сговорил, не сманил Акимыч пацана.

Марья приготовила Кольке постель. Позвала. Тот лег. Но не уснул. В избушке словно что-то надорвалось.

— Може, перетолкуем? — предложил старик Макарычу.

Вдвоем они вышли из избы.

— Ты внучонка оставь.

— Не сума переметная. Дите. Свой разум имеет. К мине привык. Тя позабыл. Отдать не могу.

Прикипел к ему. Да и на што тибе? Ученье мальцу надобно.

— <style name="Bodytext38ptItalic">Я</style> выучил своево. Себе ж на шею.

— Оне разный, потому не обессудь. К тибе Кольку не тянет.

— Почему ты хулишь меня? Почитай, сколь годов минуло? Осмотреться ему надо. Тебе-то нынче легше. Марья есть. А у меня?

— То Господь рассудит. Схочет, нехай останетца, — дрогнул голос Макарыча.

— Не уломал я. Ты подмогай. Марью-то тебе я сговорил. Колька-то мне все ж свой, кровный. Иль души в тебе нет?

— Будя! Как сам порешит. Силом мил не станешь, — рубанул Макарыч.

Взъерошенные, что коты после драки, вошли они в избу.

Марья не спала.

— Тихо! Плохо парню-то, жар у него появился. В горячке мается.

Все склонились над Колькой. Во сне он тихо постанывал. Лоб и волос взмокли.

— Скорей, Серый! Отец, погоди меня! — закричал он неожиданно громко.

— Пробудить надо. Снадобья дам. Нехай охолонет.

— Колюшко, — тронул за плечо Макарыч.

Тот враз открыл глаза. Глянул непонимающе.

— Подымись-ко.

Акимыч достал из-под стола запыленную банку. Налил из нее. Протянул мальчишке.

— Не хочу.

— То женьшень. Попей маленько.

Сделав несколько глотков, мальчишка подозрительно оглядел всех и спросил:

— <style name="Bodytext30">А что это вы так смотрите?</style>

— <style name="Bodytext30">Хворый ты, — сказал Акимыч.