— Что ж, когда-нибудь это произойдет.

— О, думаю, что очень скоро, господин. Грядет еще одна война. С боевым жалованьем я смогу снова увидеть Лацию уже через шесть месяцев.

— Так ты хочешь войны? — спросил Парменион.

— Конечно, господин. Это наше время. Иллирийцы повержены, пеонийцы тоже. Скоро то же самое произойдет на востоке с Фракией, или на юге с Ферами. Или, может быть, с Олинфом. Филипп — это Царь-воитель. И он увидит ту армию, о которой мечтал.

— Не сомневаюсь, что увидит, — согласился Парменион, вставая. — И я надеюсь, ты скоро получишь свой дом.

— Благодарю, господин. Доброй ночи.

— Доброй ночи, Клейтон. — Военачальник вернулся к своим одеялам, но сон его был околдован видениями. Дерая бежала по зеленым холмам, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Он пытался пробраться к ней, объяснить, что все будет хорошо, но когда приблизился, она закричала и кинулась прочь. Он не смог ее поймать, остановился у ручья и посмотрел на свое отражение. Белесые глаза бронзовой маски Хаоса посмотрели на него оттуда. Стянув шлем с головы, он стал звать ее.

— Постой! Это же я, Парменион.

Но она не услышала его и скрылась из виду.

Он резко пробудился и сел. Спина его пульсировала болью и медленное, болезненное биение колотилось внутри его черепа. — Ах ты дурак, — сказал он себе, — ты забыл принять сильфиум. — На огне грели воду. Опустив чашу в котелок, он почти ошпарил себе пальцы. Затем, добавив сушеные стебли в жидкость, он перемешал их кинжалом, подождал, пока отвар не остудится, и затем проглотил содержимое чаши. Боль ушла почти мгновенно.

Появился Бений. — Неважно выглядишь, друг мой, — сказал лекарь. — Ты вообще хоть когда-нибудь спишь?

— Да, когда мне нужно.

— Что ж, сейчас тебе действительно нужно. Ты больше не молодой сорванец. Твоему телу нужен покой.

— Мне сорок три года, — буркнул Парменион. — Не такой уж я и древний. И по-прежнему могу пробежать двадцать миль, когда захочу.

— Я не сказал, что ты слабак, только заметил, что ты уже не молод. Ты очень раздражителен сутра — это тоже признак возраста.

— Моя спина ноет от боли — не говори только, что это тоже от старости. Там острие копья застряло у меня под лопаткой. Ну а ты что? Почему не спишь?

— Еще один парень умер этой ночью. Я сидел с ним, — произнес Берний. — Никто не должен умирать в одиночестве. Его пронзили в живот; нет боли страшнее этой. Но он не жаловался — только под конец.

— Кто это был?

— Я не спросил — и не читай мне нотаций по этому поводу. Я знаю, какое значение ты придаешь этим деталям, но я не могу запомнить всех лиц.

— Что ты дал ему?

— Макового сока, — ответил Берний. — Смертельную дозу.

— Это запрещено законом. Я бы не хотел, чтобы ты рассказывал мне такие вещи.

— Так лучше не спрашивай, черт тебя дери! — ответил хирург. Он тут же раскаялся. — Прости, Парменион; я тоже устал. Но ты начинаешь меня беспокоить. Ты был в напряжении все последние дни. Тебя что-то тревожит?

— Ничего, что было бы важно.

— Чепуха. Ты слишком умен, чтобы тревожится по пустякам. Хочешь об этом поговорить?

— Нет.

— Стыдишься этого?

— Да, — признался спартанец.

— Тогда держи это в себе. Часто говорят, что хорошая беседа заменяет лечение. Не верь им, Парменион; это мать всей боли.