— Ты ее любила? — спросила Федра.

— Ты ревнуешь, моя сердечная сестрица?

— Да, ревную ко всем, кто прикасается к тебе — или даже смотрит на тебя.

— Тебе нужен мужчина. Я найду тебе такого, если пожелаешь.

— не могу себе представить ничего хуже, — сказала ясновидящая, придвигаясь к своей подруге.

В этот момент со стороны солдатского косстра послышались звуки музыки, мягкие и печальные. Зазвучала песня — не боевой гимн, но песня о любви необыкновенной нежности, сопровождаемая высокими, сладкими тонами дудок пастухов. Олимпиада встала и прошла через заросли туда, где широким кругом расположились солдаты вокруг певца и музыканта. Она вздрогнула, когда посмотрела на них: мужи войны, в нагрудниках и латах, держам мечи рядом с собой, слушали историю о двух влюбленных. Певцом был Никанор. Он увидел, как подошли две женщины, и замолчал, а солдаты встали, когда новая Царица вышла к ним.

— Нет, пожалуйста, — сказала олимпиада. — Продолжай, Никанор. Это прекрасно. — Он улыбнулся и поклонился; музыкант снова заиграл на дудке, и гоолос Никанора зазвучал вновь. Олимпиада села в круг, и Федра рядом с ней. Ясновидица вздрогнула, Олимпиада раскрыла ей свою шаль, и девушка вновь прижалась к ней, склонив голову на плечо Царицы. Никанор пел больше часа. Солдаты не кричали и не свистели, когда заканчивалась каждая песня, но в воздухе царила небывалая теплота, и Олимпиада вновь почувствовала себя ребенком, в безопасности и уюте среди этих лихих всадников. Федра заснула, прикорнув на плече у Олимпиады.

Парменион подошел и присел рядом с ней. — Я отнесу ее обратно к тебе, — сказал он тихо, чтобы не разбудить ясновидицу.

— Благодарю, — ответила Олимпиада. Когда Парменион опустился на колени и взял Федру на руки, та забормотала во сне, но, кажется, не проснулась. Солдаты притушили огни и разошлись к своим походным лежакам, когда командир пошел к повозке. Никанор открыл дверцу, и Парменион положил девушку на подушки внутри кабины, укутав ее двумя шерстяными одеялами.

— Твое пение было превосходным, Никанор, — сказала Олимпиада. — Я буду бережно хранить память об этом вечере, как ценное сокровище.

Он вспыхнул румянцем. — Мужчинам нравится слушать песни; они напоминают им о доме и семье. Не могу выразить, как много значит для меня твоя похвала. — Поклонившись, он пошел дальше. Парменион последовал за ним, но Олимпиада окликнула его.

— Посидишь со мной немного, стратег? — попросила она.

— Как пожелаешь, — ответил он. Ее огонь начинал гаснуть, и он добавил дров, разжигая яркое пламя. Первые холодные ветра зимы бродили по равнине, а в горах уже выпал снег. — Чего ты боишься? — прошептал он.

— Почему я должна чего-то боятся? — ответила она, садясь рядом с ним.

— Ты молода, госпожа. А я — нет. Ты хорошо прячешь свой страх, но он там, внутри.

— Я боюсь за своего сына, — сказала она, очень тихо, так, что он еле расслышал. — Он станет великим Царем — если выживет. Он должен жить!

— Я лишь солдат, Олимпиада. Я не могу гарантировать его полной безопасности. Но сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить его.

— Почему?

Вопрос был так прост, но он рассек сознание Пармениона огненной плетью. Он не мог честно ответить на него и повернулся к костру, нервно вороша его веткой. — Я служу Филиппу. А он — сын Филиппа, — ответил он наконец.

— Что ж, я спокойна. В Эпире говорят, что Македония скоро выступит на города Халкидики.