Воздух был свеж, раннему утреннему солнцу еще недоставало той великой силы, которую оно явит всего через несколько часов. Они провели лошадей через Равнины, и дальше — к круглым холмам к северу от города. Здесь Ксенофонт сложил ладони и подсадил Пармениона в седло; потом военачальник ухватился за холку серого и взобрался ему на спину. Движение было плавным, уверенным и величественным, и Парменион поймал себя на том, что завидует манере старшего мужчины.

— Мы начнем с выгула лошадей, — сказал Ксенофонт, — позволим им привыкнуть к нашему весу.

Он двинулся вперед, обхватив длинную шею своего скакуна.

— Ты очень заботишься о них, — сказал Парменион. — Холишь их, как друзей.

— Они и есть друзья. Существует много глупцов, которые верят, что кнут подчиняет лошадь и заставляет ее повиноваться. Они подчинят ее — вне сомнений. Но лошадь без настроения — безжалостное чудовище. Ответь мне, стратег, — на кого бы ты положился в сражении: на человека, который любит тебя, или на того, которого ты бил и истязал?

— Ответ очевиден, господин. Я бы предпочел рядом с собой друга.

— Вот именно. Почему же это должно быть иначе в случае с лошадью, или собакой?

Они скакали по холмам, пока не выехали на ровную возвышенность, покрытую сухой травой.

— Дай им волю, — сказал Ксенофонт, шлепнув по крупу жеребца. Животное пустилось в бег, кобыла поскакала следом. Парменион обхватил коленями бока лошади и подался вперед. Рокот ветра наполнил его уши, и азарт наездника захватил его. Он почувствовал себя живым, истинно, несказанно живым!

Через несколько минут Ксенофонт направил коня вправо, нацелившись на кипарис, росший на востоке. Там он перевел скакуна на шаг, и Парменион остановился рядом. Афинянин соскользнул на землю и улыбнулся Пармениону:

— Ты хорошо вел ее.

Юноша спешился. — Она хороша. Очень хороша.

— Тогда она твоя. Скажи ей об этом.

— Она поймет?

— Конечно, нет. Но она услышит твой голос и по твоему прикосновению поймет, что ты остался ей доволен.

— У нее есть имя? — спросил Парменион, пробегая пальцами по темной гриве.

— Это Белла, фракийская лошадь с сердцем льва.

Они стреножили лошадей и сели вместе под кипарисом. Парменион вдруг почувствовал себя нехорошо. Зачем он здесь? Что за интерес питает к нему легендарный афинянин? Он не хотел оказаться соблазненным Ксенофонтом, тогда пришлось бы оттолкнуть столь могущественного покровителя…

— О чем ты задумался? — вдруг спросил военачальник.

— Я думал о лошадях, — солгал Парменион.

Ксенофонт покачал головой.

— Не бойся меня, парень. Я твой друг — и не более того.

— Ты что, бог, способный читать мысли?

— Нет, я полководец, а твои мысли легко узнать, ибо ты юн и наивен. Во время сражения с Леонидом ты боролся с выражением триумфа на своем лице. Ошибка была в том, что, превратив черты лица в маску спокойствия, твои глаза все равно лучились честолюбием. Чтобы подавить свои эмоции, ты должен сначала одурачить самого себя и, глядя на ненавистного врага, представлять в уме, что он твой друг. Тогда твое лицо смягчится, и ты сможешь улыбаться естественнее. Не пытайся казаться невозмутимым, ибо это даст врагу повод думать, что ты что-то скрываешь. И, когда можешь, старайся использовать толику правды; это лучшая из всех уловок. Но это уже пища для размышлений на другой день. Ты удивлен, почему вдруг Ксенофонт заинтересовался тобой? Ответ неоднозначен. Я видел, как ты борешься с Леонидом, и твое видение битвы тронуло меня. Война — это искусство, а не наука; и это ты уловил на инстинктивном уровне.