— Не маленький, — ответила она, — и давай посмотрим, зачем он был нужен. — Присев на колени, она провела рукой по лезвию, которое замерцало и поменялось, став длинной черной змеей, с зонтиком у головы. — Если бы он попытался пронзить тебя этим клинком, змея бросилась бы назад и убила его.

— Но он этого не сделал, — насмешливо сказал Аристотель.

— Понимаю, прекрасно понимаю это. Если бы он погиб, я бы отправила твою кричащую душу прямиком во тьму Аида.

— Цель была хорошо выверенна, — заверил он ее.

— Да, вижу.

Пелла, Македония

— Я построю для него империю, — произнес Филипп, когда они лежали на широкой кровати, и рука его нежно покоилась на увеличившимся животе Олимпиады. — У него будет всё, что нужно.

— Ты был великолепен в ту первую ночь, — сказала она.

— Что мучительней всего, я ничего не помню из той ночи. Но помню утро после нее. Ты была огнем моей крови в течение двух лет — начиная с того первого сна. Одним богам известно, как я тосковал по тебе эти долгие семь месяцев. Зачем тебе надо было так долго находиться в Эпире?

— У меня были трудности в моем положении. Отправиться в путь тогда значило бы потерять сына.

— Тогда ты мудро поступила, что подождала. Все, что я построил — это для тебя, и для него.

— Он станет твоим наследником? — шепотом задала она вопрос.

— Единственным наследником, обещаю тебе.

— А что, если у тебя будут сыновья от будущих жен?

— Они не займут его место.

— Тогда я спокойна, Филипп. Правда, спокойна. Ты выступишь на олинфийцев?

Филипп усмехнулся и сел. — Парменион сказал мне, что ты учишься стратегии. Я ему не поверил. Зачем ты нагружаешь себя такими вещами?

Ее зеленые глаза потяжелели. — Мой отец был Царем из рода Царей. Думаешь, я должна была учиться ткать или растить цветы? Нет, Филипп, для Олимпиады это не жищнь. Так расскажи мне об олинфийцах.

— Нет, — ответил Филипп, вставая с кровати.

— Почему? Думаешь, я глупая? Я хочу помочь тебе. Хочу быть посвящена в твои планы.

— Ты и есть в моих планах, — сказал он, приблизившись к ней. — Ты — мать моего сына. Разве не можешь довольствоваться этим? У меня есть много советников, но лишь с единицами я делюсь своими сокровенными мыслями. Можешь это понять? Никто не сможет выдать мои планы, ибо никто не знает всю их суть и глубину замысла.

— Думаешь, я предам тебя? — вскинулась она.

— Я не встречал еще жензины, которая знала бы, когда следует придержать язык! — прорычал он. — И ты — не исключение. — Филипп накинул плащ на плечи и вышел из покоев.

Близилась полночь, и коридор был пуст, лишь два из семи фоарей тускло светили в нем. Уарь прошел до конца коридора, распахнул двери. Два гвардейца за дверями встали смирно. Не обращая на них внимания, Филипп вышел в залитый лунным светом сад. Гвардейцы переглянулись, затем последовали за ним.

— Оставьте меня! — прогремел он.

— Мы не можем, государь. Господин Аттал…

— Кто здесь Царь? — оборвал он, глядя на них. Они обеспокоенно отпрянули, и его гнев пропал. Он понимал их проблемы. Если Царь выйдет в ночь и будет убит, их собственные жизни будут висеть на волоске; они были в безвыходной ситуации. — Простите, парни. Погорячился, бывает. — Вздохнул он. — Женщины! Они пробуждают в мужчинах все самое хорошее и самое плохое.