|
С одной стороны, они не хотели новой ссоры, с другой — не могли оставить без внимания смерть своих друзей, но и оставлять так, как есть было глупо — все понимали, что проблему надо решать, а затягивать не стоит. Вихрь, поднявшись вслед за своим господином, встал за его спиной, вызвав на лице Ланса недовольную гримасу: молодой человек явно ревновал. И в этом мире это почему-то не считалось показателем „голубизны“, как в нашем. На улице шел дождь. Не такой, как в ночь приезда Вихря, а холодный, пронзительный, в сопровождении воя столь же холодного ветра. Но погода не волновала ни гостей, ни медленно сошедшего по ступеням хозяина. А ведь много здесь набралось — все соседние улицы были заполнены многоголовой толпой, той самой толпой, что недавно убивала бранеонов или смотрела на их смерть.
— Я слушаю! — мрачно начал Дал, и его голос пронесся над толпой, увеличенный силой магии Вихря. — Я слушаю! — повторил Дал, не дождавшись ответа. Толпа расступилась и перед Далом вежливо положили три тела умерших в схватке бранеонов. Ничего большего, чем сделали люди, сделать было нельзя: тела были тщательно омыты, облачены в дорогие одежды и покрашены в соответствии со всеми традициями (и откуда я только знаю их традиции… будто не на первом погребении присутствую). Их оружие, начищенное до блеска, положили рядом. Но меня лично волновало не оружие — какое там оружие, если рядом с телами из мрака выступали прозрачные фигуры людей. Странных людей. На их лицах застыл покой, столь неземной, что мне стало страшно от чувства зависти, пронзившего все мое существо — потому что ни в моем, ни в этом мире никому из живых не суждено было испытать такого покоя. Но в этот же миг, разорвав пелену моих чувств, взмахнули сзади два огромных черных крыла, приведения исчезли, и я вновь увидела этот мир таким, как всегда, а свою душу — обычной душой, которой не нужно было никакого неземного покоя. Мысленно поблагодарив невидимого ангела смерти за заступничество, я вновь перевела взгляд на тех, ради которых, несомненно, я здесь находилась. — Где еще два? — спросил Дал, когда носилки осторожно внесли внутрь выскользнувшие из-за его спины люди. — Они еще живы, Дал, — сказал вышедший вперед жрец, мой „любимый“ поэт, и его взгляд скрестился с взглядом бывшего захра в немом поединке. — Но связь душ с их телами очень слаба. Их было опасно вести сюда. — Где виновники? Толпа молча расступилась, и Дала невольно перекосило от того, что он увидел. Дорого далось этим людям их преступление, тяжело им отомстили. Дал посмотрел на Вихря, уловил легкий кивок друга, и начал свою речь: — Вы сделали все, чтобы исправить содеянное, но ничего, чтобы его предотвратить! Если это повторится, я приму более действенные меры и прежде всего пострадаете вы сами. Запомните! Ваше беззаконие уже почти превысило степень терпения короля. Не будет нас, не будет квартала, не будет ваших домов, не будет вашей свободы. Это не значит, что оставив свое беззаконие вы стали беззащитны перед нашим. Я сам рассмотрю любую вашу жалобу на счет поведения моих людей, сам накажу виновных. Не вы, я! Он еще долго говорил, но я не слушала. Может те, кто лежал сейчас на мостовой, и виноваты, но больше всего виноват жрец. С ненавистью вглядываясь в лицо поэта, я жалела, что у меня нет тела. Жалела, что не могу его ударить, впиться в его лицо ногтями. И я даже не могла подойти к нему — жрец нацепил на себя какой-то амулет, который заставлял меня держаться на расстоянии. Он учился, но и я учусь! Почему мне сейчас казалось, что моя ненависть это не только обида за Дала и умерших бранеонов? Будто этот жрец когда-то сделал что-то и лично мне… Но вот что?»
Максим в тот день пришел поздно. Зато как раз к подготовленному мной ужину, когда я уже закончила готовиться к семинару. |
