|
Времени раздумывать у Ионы не было. Его застали врасплох - как только что у Фернана. И раз уж он однажды упомянул про Бурж, то не лучше ли продолжать в том же духе? Он ощутил потребность защищаться, хотя ничего не натворил. Палестри подавлял его своей грубостью, своей рослой фигурой, сухой и узловатой. - Она уехала в Бурж, - пробормотал Иона, чувствуя, что говорит неубедительно, а его взгляд за толстыми стеклами очков убегает от взгляда собеседника. - К Лут? - Так она мне сказала. - Она попрощалась с матерью? - Не знаю. Луиджи лениво вошел в кухню и, по примеру Джины достав из буфета бутылку красного вина, поставил ее на клеенку рядом со стаканом. - Когда она уехала? Позже Иона ломал голову, почему в ту минуту он вел себя, как будто был в чем-то виновен. Вспомнил, например, про чемодан жены в стенном шкафу. Если бы она уехала к подруге накануне, то взяла бы его с собой. А так выходило, что она ушла из дома сегодня. Поэтому он ответил: - Сегодня утром. Луиджи протянул руку к стакану, но, казалось, был в нерешительности, не веря словам Ионы. - Автобусом семь десять? Ионе пришлось подтвердить: другого автобуса до половины двенадцатого не было, а тот еще не проходил. Это было глупо: он опутывал себя ложью, одна ложь тащила за собой другую, и он никак не мог выбраться из этой сети. В семь утра рынок пустовал. Это был промежуток между оптовиками и мелкими торговцами в розницу. Мать Джины обязательно увидела бы ее, да та и сама зашла бы в лавку попрощаться. Другие тоже бы ее заметили. Бывают улицы, где люди живут в своих домах, как в водонепроницаемых отсеках, разве что знают соседей в лицо. Площадь Старого Рынка была не такой: она смахивала на казарму, где двери всегда открыты, - там все всегда знали, что делается в соседних семьях. Почему Палестри с подозрением наблюдал за зятем? Не потому ли, что тот, похоже, врал? Он все-таки залпом осушил стакан, утер привычным жестом губы - так же, как эго делал мясник, - но покамест не уходил, оглядывая кухню; Иона вроде бы понял, почему тесть нахмурился. Этим утром в атмосфере дома было что-то неестественное. Он был слишком прибран. Нигде ничего не валялось, не чувствовалось того беспорядка, который всегда оставляла за собой Джина. - Привет! - проворчал наконец Луиджи, направляясь к лавке и, как бы про себя добавил: - Скажу матери, что дочка уехала. Она когда вернется? - Не знаю. Может быть. Ионе следовало задержать Луиджи и сказать правду: дочь его исчезла и унесла с собой ценные марки? Внизу, в ящике стола, лежали лишь нерассортированные марки - те, что он покупал целыми конвертами, а также уже разобранные, которые он обменивал или продавал школьникам. В шкатулке же еще вчера хранилось целое состояние - редкие марки, собранные им благодаря чутью и терпению более чем за двадцать пять лет: филателией он начал интересоваться еще с лицея. На жемчужине его коллекции, французской марке 1849 г., была изображена голова Цереры на ярко-красном фоне; по каталогу она стоила шестьсот тысяч франков. Он никогда не подсчитывал стоимость всей коллекции, но составляла она не менее десяти миллионов. Люди со Старого Рынка и не подозревали о таком богатстве. Он никому не говорил о нем и все же слыл маньяком. Однажды вечером один из его каталогов валялся на .столе, и Джина стала рассеянно его листать. |
