Буйвол покачал головой:

— Не думаю, что кого-то устроят такие условия.

— Но… — Шалрой вздернул голову. От отчаяния он повысил голос и перешел “на ты”. — Ты не понимаешь! Они убили моего отца, двух парней из моей деревни, угнали стадо! Мы все умрем без скотины! Кто-то, может, и уйдет, но большая часть людей не оставит своих домов. Им некуда идти, их никто не ждет, они просто боятся. А к зиме все перевалы завалит снегом и будет уже поздно. Никто не выйдет! Деревня умрет! Все умрут! От голода…

— Ладно, не кричи, — поморщился Буйвол.

— Половина стада — это много. Если продать, то…

— Я знаю. Но воин никогда не будет что-то продавать.

— Хорошо, мы продадим сами и заплатим деньгами.

— А если стадо не удастся найти? Если скотина уже вся передохла? Если, если, если… У тебя нет денег, и потому ты не сможешь никого нанять.

— Но… — Шалрой сник. Буйвол с сочувствием смотрел на него.

Пьяница в дальнем углу затянул песню. И тотчас подавился икотой.

— Значит, ты мне не поможешь? — спросил Шалрой. Буйвол помотал головой:

— Тебе никто не поможет.

Шалрой тяжело поднялся, опрокинув стул. Покачиваясь, направился к выходу. Наткнулся на угол стола, развернулся, едва не упав. Словно слепой он добрел до двери, привалился к косяку. Уткнулся лбом в холодную стену, в какой-то листок бумаги, наклеенный прямо на камни.

Все бесполезно… Куда теперь? Назад? Уже шестеро отказались. Те, что в золоченых кольчугах, даже разговаривать не стали, высмеяли, тыкая в него пальцами. Бойцы, одетые попроще, слушали внимательно, но как дело доходило до условий оплаты, качали головами и скрывались в переулках… Неужели правда? Неужели никто не поможет?

Болела голова.

Кругом так много людей. Непривычно много. Они мелькают, мельтешат, спешат куда-то, бегут. Чужие, незнакомые. Голова кружится, тяжело думать. Так много людей! И никому нет никакого дела…

Шалрой оттолкнулся руками от стены, уже было взялся за дверную скобу, как вдруг его внимание привлек листок, в который он только что упирался лбом. Прямоугольник серой бумаги, наклеенный возле двери так, чтобы каждый, кто выходит, видел нарисованное лицо и жирную цифру с тремя нулями.

“Разыскивается”, — с трудом разобрал Шалрой, шевеля губами, проговаривая слоги. В деревне он был единственным, кто умел читать. — “5000 серебром. За живого или мертвого”.

Шалрой всмотрелся в знакомое лицо, нарисованное на бумаге. Грубые четкие штрихи точно передавали выражение колючих глаз, кривую ухмылку. Художник знал свое дело. Ошибиться было невозможно.

Шалрой сдернул листок со стены. Решительно направился к сонному Буйволу, не спешащему покидать пустой стол. Хлопнул ладонью по столешнице, впечатав рисунок в липкую лужу.

— Это он!

— Кто? — сморщился жаждущий одиночества Буйвол.

— Человек, который сделал вот это, — Шалрой повернул голову и убрал прядь волос с изуродованного уха. — Это он угнал стадо. Он и его люди. Здесь написано, что за этого человека Дадут пять тысяч серебром.

— Пять тысяч? — Буйвол притянул объявление к себе и бегло пробежал глазами короткий текст. — Уже пять тысяч… Ты уверен, что это он?

— Да. Я уверен. Это он.

— Пять тысяч…

— И все твои.

Протрезвевший очнувшийся Буйвол не медлил ни секунды:

— Хорошо! Я помогу тебе.

Они вышли из кабака и остановились у дверей. Шалрой бездумно глядел на прохожих, а Буйвол озабоченно почесывал переносицу, напряженно о чем-то размышляя.