На следующий день Арман снова встал за свой станок. Резали серый песчаник, привезенный с берегов Или. Парень выполнял изо дня в день норму, но волнения при этом, как прежде, не испытывал. Словно заведенный робот, он бессмысленно смотрел на однообразную поверхность камня. И резал, резал, резал… Без единой мысли, безо всякого воодушевления. Скоро работа стала угнетать его своим однообразием. Ахметкали, со стороны наблюдая за Арманом, понял его состояние. Он видел: если сейчас не помочь парню, тот легко сорвется и пойдет по наклонной. И вот как-то вечером, будто бы случайно встретившись с ним на автобусной остановке, мастер спросил:

— Ну как дела, не устаешь?

Арман ответил равнодушно:

— Разве на такой работенке устанешь? Пилит камень машина, а не я. У меня только и дела что утром — прийти, а вечером — уйти.

— Ты извини, но вот смотрю я на тебя и думаю: не нравится, что ли, тебе пилить этот самый камень?

Арман чуть замедлил шаг:

— А почему вас это, собственно, интересует?

— Да вижу, не слепой. Когда ты делал памятник матери — прямо горел на работе. А сейчас такое равнодушие…

— Какой же я был тогда?

— Как тебе сказать… Человек совсем другим становится, когда получает удовлетворение от труда. Ты же приходил раньше и уходил позднее всех. Прямо колдовал, а не работал. А сейчас все по-другому.

Арман ответил:

— Тогда и дело было другое!

— Да нет, пожалуй, тобою двигало не только чувство сына, но и чувство человека, вдруг нашедшего себя. Разве не так?

— Это, конечно, правда, — ответил Арман со всею искренностью. — То, что я делаю сейчас, меня совершенно не интересует. Вовсе не работать? Стыдно. Да и дома у нас все сложно. Пока у отчима нет новой жены, он еще помогает нам. Но уже видно, что не сегодня завтра введет в дом другую хозяйку. Тогда у меня с семьей не будет даже крыши над головой.

Ахметкали опечалился, но рассудительность парня была ему по душе. Про себя отметил: «Добро, добро, коли понял главное. Будешь человеком, если не изменишь сам себе». Вслух же произнес:

— Да, трудно делать то, что вовсе тебе не нравится. Такое раньше было и у меня. Нелюбимая работа — это мука, скажу я, страдание. А в тебе талант есть. — Мастер дружески заглянул в лицо Арману. — Может, пойдешь в скульпторы, а?

— Да вы что, смеетесь? Кто же меня примет?

— То есть как кто? Я уверен: каждый, кто увидит этот памятник, заинтересуется и самим тобой.

— Все равно в скульптурную мастерскую без специального образования не примут. Надо закончить художественное училище.

— Сразу, сынок, ничего в жизни не делается. Тебе учиться еще не поздно. А может, там набирают учеников…

— Не знаю, что вам сказать. Если даже и снова учиться, то для меня это теперь сложно. Семья…

Ахметкали стоял на своем:

— Твоя жена разве не работает? Можно жить и поскромнее, пока получишь профессию.

Арман молчал. С тех пор как ушла из жизни мать, он с Жаннат толком даже не разговаривал ни разу. И хотя дал себе слово больше не видеться с Биби, ее лицо, улыбка стояли перед глазами. Работа над памятником на какое-то время отодвинула воспоминания. Но лишь чуть освободился, воображение тотчас воскресило в памяти — Биби. Сейчас совет старого мастера вдруг показался Арману той соломинкой, за которую хватается утопающий.