– «А о каких стихах о Москве Вы говорите?» – «О тех, что в Вес<еннем> Сал<оне> Поэтов , кремлевские бока.» Я: – «Гм…» – Пауза. – «А что Вы в них любите?» – «Москву».
Он: – «Как мне Вас звать? Здесь Вас все зовут Марина…» – Кто то: «Когда с человеком мало знакомы, его зовут по имени и отчеству.» Я, с захолонувшим сердцем – насильно: – «Отчество – это самооборона, ограда от фамильярности. – Зовите меня как Вам удобнее – приятнее…»
Он: – Марина – это такое хорошее имя – настоящее – не надо отчества…
Пошел меня провожать. Расстались – Ланн, похвалите – у моего дома . На следующий день у С<кря>биных читала ему Царь Девицу. Слушал, развалясь у печки, как медведь. Провожал. – «Мне жалко Царевича, – зачем он всё спал?» – «А мачеху?» – «Нет, мачеха дурная женщина».
– У подъезда – Ланн, хвалите! – расстались.
На след<ующий> день (3 я встреча – всё на людях!) кончала ему у меня Царь Девицу. Слушал, по выражению Али, как З хлетний мальчик, к<отор>ый верит, п<отому> ч<то> НЯНЯ САМА ВИДЕЛА. На этот раз – Ланн, не хвалите! – тоже расстались у подъезда, – только часов в 8 утра.
Ночь шла так: чтение – разговор о Ц<арь> Д<евице> – разговор о нем – долгий. – Моя бесконечная осторожность – настороженность – чтобы не задеть, не обидеть: полное умолчание о горестях этих годов – его ужас перед моей квартирой – мое веселье в ответ – его желание рубить – мой отказ в ответ – предложение устроить в Крым – мой восторг в ответ.
Его рассказ о крымском походе – как отпускал офицеров (ничего не знал обо мне т. е. о С<ереж>е!) – как защищал женщин – бесхитростный, смущенный и восторженный рассказ! – лучший друг погиб на белом фронте. – Часа в два, усталая от непрерывного захлебывания, ложусь. – Через 5 мин. сплю. Раскрываю глаза. – Темно. – Кто то, чуть дотрагиваясь до плеча: – «М<арина> И<вановна>! Я пойду» – «Борис!» – Спите, спите! – Я, спросонья: – «Борис, у Вас есть невеста?» Была, но потеряна по моей вине. – Рассказ. – Балерина, хорошенькая, «очень женственная – очень образованная – очень глубокая… и такая – знаете – широ о окая!» – Слушаю и в темноте кусаю себе губы. – Знаю наперед. – И, конечно, знаю верно: у балерины, кроме мужа, еще муж, и еще (всё это чуть ли не благоговейным тоном), но Б<орис> ей нужен п<отому> ч<то> он ее не мучит. Служит ей 2 года (с 16 ти по 18 лет!) и в итоге видит, что ей нужны только его – ну… «некоторые материальные услуги…» Расстаются.
Потом – хождение по мукам: мальчик стал красавцем и к<оммуни>стом – поищите такого любовника! –
И вот – в вагоне – на фронте – здесь на службе – всё то же самое: только целоваться! А в это время умирает мать. –
Ланн! Я слушала и у меня сердце бешенствовало в груди от вое торга и умиления. А он – не замечая, не понимая, вцепившись железными руками в железные свои кудри – тихо и глухо: – «Но я гордый, Мариночка, я никого не любил».
Курим. – Стесняется курить чужое. – «О, погодите, вот скоро я загоню шубу…»
Тогда Вы мне подарите сотню папирос 3 го сорта?
Вам 3 го сорта?! –
Глаза, несмотря на полнейшую темноту, загораются так, что мне – в самом мозгу – светло. |