Недели через полторы две приеду в Воронеж с комиссией Желвойск Республики для инспектирования Военно железнодорожных, что на Петровском спуске против Петровского сквера (в б. Александровском женском учил<ище>.)

<Сверху>:  Узнал точно – в первых числах мая, или приеду один вскоре после Питера, смотря по результатам.

Это предположение о поездке наиболее правдоподобно, чем все остальные.

О причинах моего месячного молчания писать в этом письме не хочу. Могу сказать только одно, что жизнь у меня была полной, и в результате я пришел к твердому решению заниматься живописью. Первым начну заниматься с художником Николаем Петровичем Крымовым .

Атмосфера для моей работы вне службы будет очень удобная.

Об этом подробно напишу после Питера с радостной вестью о Всеволоде.

Весь дом Добровых переполошился. Все думают, будто Всеволод жив. Одна Елизавета Михайловна несколько раз перекрестилась, что я заметил совершенно случайно, и <вычеркнуто> вздохнула: – «За что?!»

«За III Коммунистический Интернационал!» – твердо прочел я ответ Всеволода.

Филипп Александрович твердо уверен в том, что Всеволод жив:

– Если Всеволод умер, – он умер героем!

– Он был чистый светлый юноша….

– Он шел бескорыстно за идею…

– Честное гибнет в самый ужасный момент…

– Всеволоды с той и другой стороны отдают жизнь под Кронштадтом, а вожди – Ленин – отрекаются от Коммунизма – к свободе торговли – за что бились Кронштадтцы! –

Вот, дорогая Олечка, все в основных чертах, что говорилось по поводу полученного мной от тебя письма.

Валя верит, что Всеволод жив, и говорит, что когда она в своем письме читала Елизавете Михайловне о Всеволоде, то Ел<изавета > Мих<айловна> очень настороженно сказала:

– Валечка, а что то Борис наш не похож эти дни сам на себя?!

Дорогая сестра Олечка! Этому причины другие… Я ни в чем, ни перед кем не запутался, но многое пришлось переживать за последние месяцы…

Об этом подробно будем говорить. Пока же знай, что не стоит себя тревожить мыслями о Всеволоде до моих достоверных вестей привезенных из Питера. Олечка, дорогая моя, нам ведь всем нужно сняться.

Целую крепко, Володю, папу и тебя. Твой Борис.

<Сверху>:  В Питер еду 30 или 31 марта. Пробуду в поездке не больше недели, значит подробное известие могу написать тебе не раньше, чем 6–7 го апреля 1921 года. Получишь письмо не раньше 10–11 апреля. Крепко целую тебя дорогая моя сестра, Олечка, любящий тебя брат Борис.

Борис Бессарабов. Анна Андреевна Ахматова

1 я встреча

4 го апреля 1921 г. я зашел в «Дом Искусств», что на Мойке, 54 , и узнал в канцелярии адрес A.A. Ахматовой . Под вечер я пошел передать ей письма от Марины и Алечки, но не застал ее дома и решил зайти позже.

Часов в 11 вечера я стоял около двери кв<артиры> Ахматовой и, убедившись доносившимися до меня разговорами, что она дома, я тихо постучал в дверь.

– Вы твердо убеждены, что это письмо мне? Заходите, пожалуйста… Это письмо от Марины Цветаевой из Москвы? Подождите здесь, а я пойду прочту. (Анна Андреевна вышла с письмом в соседнюю комнату, а я остался в первой и внимательно ее рассматривал.)

В левом углу ярко горел камин, и возле него у стола сидел глубокий сутуловатый старик и женщина в темно серой кофточке и синей юбке. Камин золотил лицо. Она глубоко втягивала дым папиросы и оглядывала меня очень внимательно.

Через несколько минут вошла Анна Андреевна.

– Письмо довольно большое, и я решила его дочитать потом, а за иконки Вы поблагодарите Марину и Алечку и, если можно, то зайдите за ответом завтра.