|
Она сумела переменить тему разговора, но за обедом только и думала о том, что ее добрая приятельница и престарелая приемная мать беззастенчиво причисляет ее к людям низшего разбора. И такое она заявила при ней – дочери дворянина, которая душой и телом чтит кодекс нравственных правил! Каролина, правда, твердила себе, что дворянский род ее действительно захудал: ее предки, старинные провинциальные эшевены, были возведены в дворянство при Людовике XIV; у отца Каролины был титул шевалье, чем он нисколько не гордился. Она прекрасно понимала, что презрение маркизы к людям более низкого происхождения совершенно очевидно и что бедная девушка, к тому же мелкая дворянка, была в ее глазах вдвойне ничтожной особой. Это открытие не пробудило в мадемуазель де Сен Жене глупой обиды, но ее врожденное чувство самоуважения взбунтовалось против такой несправедливости, которую вдобавок ей торжественно навязывали, точно долг ее совести. «Неужели моя нищенская, самоотверженная, трудная и все таки радостная жизнь, – раздумывала Каролина, – мой добровольный отказ от житейских удовольствий ничто по сравнению с подвигом какой то Ксентрай, которая готова выйти замуж за достойнейшего человека, удовольствовавшись двумястами тысячами годового дохода? Она – мадемуазель де Ксентрай, поэтому ее выбор выше всех похвал; я всего навсего Сен Жене, поэтому моя жертва низменна и обязательна». Каролина старалась развеять эти мысли, вызванные оскорбленной гордостью, но они легкой тенью то и дело омрачали ее выразительное лицо. Юная и неподдельная красота бессильна что либо утаить, и герцог сразу приметил озабоченность Каролины и решил, что он тому виной. Когда же он увидел, что, несмотря на все старания сохранить прежнюю веселость, Каролина все больше грустит, герцог еще тверже укрепился в своем заблуждении. Однако истинная причина этой грусти заключалась в следующем: как то раз Каролина обратилась к маркизу с обычным вопросом по хозяйству, и он, изменив обычной учтивости, заставил ее дважды повторить вопрос. Каролина решила, что маркиз чем то озабочен, но, встретив несколько раз его ледяной, высокомерный, почти презрительный взгляд, она, похолодев от удивления и ужаса, стала мрачнее тучи и была принуждена объяснить мигренью свое угнетенное состояние. Герцог смутно догадывался о том, что творится с маркизом, но его подозрения разом рассеялись, когда он увидел, что брат внезапно повеселел. Даже отдаленно не представляя себе, что делается в измученной душе маркиза и как уныние сменяется в ней душевным подъемом, герцог решил, что пришла пора безнаказанно заняться Каролиной. – Вы плохо себя чувствуете? – спросил он у нее. – Да, да, я вижу, что вам не по себе. Матушка, поглядите, как бледна мадемуазель де Сен Жене последнее время. – Вы находите? – сказала маркиза, участливо взглянув на Каролину. – Вам нездоровится, дитя мое? Скажите мне правду. – Я совершенно здорова, – ответила Каролина. – Просто я слишком долго гуляла сегодня по солнцу, но это пустяки. – Нет, не пустяки, – возразила маркиза, внимательно глядя на нее. – Мой сын прав: вы очень переменились. Пойдите куда нибудь в тень или отдохните у себя в комнате. Здесь нестерпимо жарко. Сегодня вечером приедет с визитом множество соседей, но я обойдусь без вас. Вы свободны. – Знаете, что вас разом излечит? – сказал герцог Каролине, раздосадованной тем, что она привлекла к себе всеобщее внимание. – Вам нужно покататься верхом. Я вам рассказывал о четвероногом деревенском малыше – у него спокойный нрав и замечательные ноги. Как вы на это смотрите? – Каролина? Одна? – вмешалась маркиза. – На необъезженной лошади? – Ручаюсь, что мадемуазель де Сен Жене развлечется, – возразил герцог. – Я знаю, она смела и ничего не боится. К тому же я сам буду следить за ней и отвечаю за нее головой. |
