Так логично и естественно было бы поддержать молодое издание. Или, как минимум, не препятствовать его свободному развитию.

Ведь читательские души - не картошка. А газета - не овощная лавка. Рассуждения вроде: "Это мои покупатели! Уходите из моего квартала!" - здесь неуместны...

Сначала руководство "НРС" отказалось дать условия нашей подписки. (Что, кстати сказать, незаконно.) После этого всем авторам "НРС" было объявлено:

"Тем, кто содействует новой газете, печататься в "НРС" запрещается!"

В общем: либо - либо! Кто не с нами, тот против нас! Долой инакомыслящих, к стенке, на рею!..

Тут хочется вспомнить момент из прошлого. В 76 году меня напечатал "Континент". Затем-"Время и мы". Радио "Свобода" неделю транслировало мою повесть... Я тогда жил в Ленинграде. Исполнял мелкую безымянную халтуру для крупнейшего партийного журнала. Редактор (негодяй высшей марки) знал, что я печатаюсь в "Континенте". Он сказал:

- Пока нет указания из Смольного - работай!

И я еще в течение года продолжал халтурить. Печатался одновременно в СССР и на Западе. Будучи выгнан из Союза журналистов. Будучи лишен всех иных заработков...

Вспоминается еще один эпизод. Когда-то я работал в партийной газете. Каждую неделю в редакцию приходил человек из обкома. Вынимал из портфеля список. Это был список тех, кого нельзя печатать. И кого нежелательно упоминать. "Булгаков, Ахматова, Мандельштам, Гумилев..."

Я не знаю фамилии этого человека из обкома. А имя Мандельштам будет жить, пока жив русский язык!..

И последнее. Когда-то я писал заявку на документальный фильм о Бунине. В числе других исходных материалов упоминались записки Андрея Седых 1. Сценарий был запрещен. Редактор "Леннаучфильма" заявил:

- Вы бы еще Милюкова упомянули!.. Мне кажется, тут есть над чем подумать. Не правда ли?

Эх, Бунина нет. Вот бы ему пожаловаться...

НАШИ ДЕТИ ТАК БЫСТРО РАСТУТ...

Наши дети так быстро растут.

Я вспоминаю детские ясли на улице Рубинштейна. Белую скамью. Подвернувшийся задник крошечного ботинка...

Мы идем домой. Вспоминается ощущение подвижной маленькой ладони. Даже сквозь рукавицу чувствуется, какая она горячая...

Меня поражала в дочке ее беспомощность. Ее уязвимость по отношению к транспорту, ветру...Ее зависимость от моих решений, действий, слов...

Дочка росла. Ее уже было видно из-за стула. Помню, она вернулась из детского сада, Не раздеваясь, спросила:

- Ты любишь Брежнева? Я сказал:

- Любить можно тех, кого хорошо знаешь. Например, маму, бабушку. На худой конец - меня. Брежнева мы не знаем. Хотя часто видим его портреты. Возможно, он хороший человек. А может быть, и нет...

- Наши воспитатели его любят, - сказала дочка.

- Вероятно, они хорошо его знают.

- Нет, - сказала дочка, - просто они воспитатели. А ты - всего лишь папа...

Наши дети так быстро меняются. Английский язык им дается легко. Они такие уверенные, независимые, практичные...

Мы были другими. Мы были застенчивее и печальнее. Больше читали. Охотнее предавались мечтам.

Мы носили черные ботинки, а яблоко считали лакомством...

Я рад, что нашим детям хорошо живется. Что они едят бананы и халву. Что рваные джинсы у них - крик моды.

Для того мы и ехали.

Только я не знаю, как это связано - витамины и принципы, джинсы и чувства... Какая тут пропорция, зависимость? Хорошо, если прямая. А если, не дай Бог - обратная?

Надеюсь, все будет хорошо.

Отношения у меня с дочкой прежние. Я, как и раньше, лишен всего того, что может ее покорить.

Вряд ли я стану американским певцом.