— Пойте!

Женщины, выстроившись в ряд, тонкими, высокими голосами затянули:

Песельницы все голосили, а уж Бадяга мановением руки подал знак другим женщинам, а они уже знали, что им делать. Вначале к бочке подступила та, что держала горшочек с мылом. Приготовлено было оно из бобрового жира, на настое ночной фиалки. Вылив на голову Бадяги содержимое горшочка, принялась она волосы его и бороду мыть-скоблить. «Князь» фыркал, отдувался и время от времени бормотал:

— Ах, хорошо, воронушки мои, ах, ладно!

Когда с головой было покончено и Бадяга, привстав в бочке, промыл глаза и разлепил их, то увидел не обмывальщиц тела своего, нет!.. Правда, тоже женщину узрел он, но долго понять не мог, как появилась она здесь и что понадобилось ей от него, властелина Гнилого Леса.

— Сядь, Бадяга, в воду! — с презрением сказала Любава, когда убедилась, что дружинник узнал ее. — Сядь, стыд свой укрой, не срамись перед княжной. С девками своими ты, замечаю, совсем стыд потерял!

Бадяга, скорей не приказу княжны Любавы повинуясь, а от изумления так и плюхнулся в воду, зад себе отбил, неловко на скамеечку сев, но боли не почувствовал. Глаза широко раскрыв, моргая, спросил:

— Откуда ж ты взялась, Любава?

— Из Ладора, вестимо! — с ненавистью ответила княжна. — А теперь я у тебя спрошу: что же ты, дружинник, клявшийся Владигору верою и правдою служить, до Ладора не доехал? Али в полон тебя, вояку, эти девки взяли, чтобы в срамотном виде купать?

— Ну, зачем же… в полон, — шмыгал носом Бадяга, смущенно отводя глаза.

Любава, от злости покраснев, закричала:

— Изменщик ты подлый! Брата моего в Пустене бросил, одного оставил, вынудил его дружину из борейцев нанять, когда он в Ладор возвращался! За такие проделки, Бадяга, на стенах крепостных вешают вниз головой!

Бадяга, пряча глаза, проворчал:

— Ты меня не хули, Любава. Три дня я искал Владигора, к тому же сильно был удивлен, когда заместо него на ристалище урод объявился. Побоялся я твоей расправы, дружинники уговорили здесь, в лесу, остаться. Так и живем с тех пор. А Владигора видел я, когда сквозь лес проезжал. Напал я тогда на него, за борейцев отряд их принял. Уговаривал в Ладор не ездить, говорил, что не примут его там…

— «Не хули»! — чуть смягчилась Любава. — Да умная охулка лучше похвалы дурацкой! Как мне тебя не ругать? Вот если бы приехал в Ладор да все мне рассказал, что случилось, иное я бы отношение к брату имела, крепче б стала его защищать. Что ж, на твоих глазах был испорчен князь?

— О том и речь, — виновато бубнил Бадяга. — Утром был красавцем, потом личину надел, чтобы в последний раз состязаться, а как снял ее — урод уродом стал, страшилой, каких свет не видывал. Испортили князя! Но ты уж, княжна, меня извини — сильно мы с дружинниками гнева твоего опасались…

— Не думала, что ты такой криводушный! — с горькой усмешкой сказала Любава. — Ну давай, вылезай из бочки своей! Сидишь в ней, как водяной бесстыжий, а девки перед тобой русалками скачут!

И, отвернувшись, дала Бадяге возможность выбраться из бочки, что сделал он при помощи лесенки, опущенной в воду, кряхтя и отдуваясь, а когда спустился на землю, тут же был принят женщинами, постаравшимися укутать его потеплее, ибо время уж было осеннее, прохладное. Вскоре предстал он перед Любавой в красивой вышитой свите, в синих широких штанах, а на голове его сидела набекрень шапка с богатым куньим околом.