— Я слышал этот анекдот: философ ничего не сделал, физик её открыл, а борец её съел.

Мы оба расхохотались — в нашем арсенале было ещё много таких глупых анекдотов. Ближе к полуночи мы изрядно выпили и перешли к обсуждению высоких материй.

— Знаешь, — сказал Гриша, глядя в потолок, — иногда мне кажется, что весь мир — это огромный бильярдный стол, а мы — шары, которые кто-то постоянно пытается загнать в лузы.

— Возможно. Но я предпочитаю быть тем, кто держит кий, — усмехнулся я, шмыгнув носом.

— Лишь бы кий не раскалился добела и не обжёг руки, — подметил друг.

— Да брось, он же из дерева, — рассмеялся я над ним.

— Ну и иди тогда к чёрту, — Гриша широко улыбнулся. — Давай лучше выпьем за то, чтобы день, когда кии будут из металла, наступил не скоро.

Мы чокнулись и осушили стаканы. Где-то в глубине дома Маша громко смеялась над очередным эпизодом своего сериала. А я задумался о том, что игра становится всё интереснее.

И сколько бы жучков ни было спрятано вокруг, никто не сможет предугадать мой следующий ход.

Гриша, закусив орешками, написал мне в сообщении:

— Ты понимаешь, что это большой риск?

— Не привык я отступать, ты же знаешь, — ответил я.

Он театрально вздохнул, подыгрывая нашей маленькой постановке, как мы и договаривались.

— Ладно, — протянул он, — в твоём положении это, пожалуй, единственный ход конём, чтобы обратиться к императору.

На этих словах я протянул ему пухлую папку, набитую до отказа… пустыми листами. Настоящая информация, спрятанная от любопытных глаз, будет позже доставлена людьми Гриши.

Взяв папку, Гриша медленно перелистывал страницы, словно читал самое захватывающее чтиво в своей жизни. Бумага шуршала, создавая нужный эффект.

— Империя мимо такого точно не пройдёт, — громко произнёс он с особым нажимом. — Если ты перепишешь хотя бы половину этих долгов на государство, то это покроет годовой бюджет столицы. Да ты, дружище, богаче самого императора, осознаёшь?

— Деньги — всего лишь цифры на бумаге. Истинное богатство — это умение этими цифрами играть, — напустил я на себя задумчивый вид, нахмурив лоб.

— Философ, значит? Ну, философия философией, а дело делать надо. Я всё передам и устрою как следует.

— Знаю, — кивнул я. — И за это тебе особая благодарность.

Вскоре шары опять раскатились по зелёному сукну стола, словно планы в моей голове — каждое движение было продумано до мелочей. Мы играли, обмениваясь острыми шутками и сарказмом, погружаясь в напряжённый чарующий ритм игры.

— Знаешь, — произнёс Гриша, прицеливаясь, — политика — как этот стол: с виду гладкая и безупречная, а посмотришь поближе — вся в царапинах.

— А люди — как шары, — подхватил я, опираясь на кий. — Стоят себе без движения, пока кто-то не толкнёт их в нужном направлении.

Гриша ударил по шару, и тот точно влетел в лузу, словно пуля в цель.

— Главное — знать, куда бить, — заметил он с хитрой улыбкой, и в его глазах сверкнул лукавый огонёк.

За эти три часа мы успели обсудить, казалось, всё на свете: от последних городских сплетен до глубин человеческой души. И всё это время наши телефоны незаметно вибрировали в карманах, и мы успевали обмениваться сообщениями, корректируя план на ходу.

Когда Гриша наконец собрался уходить, он остановился у двери и, обернувшись через плечо, сказал:

— Знаешь, тебя сложно переоценить. Ты — ходячая неприятность, но именно поэтому с тобой никогда не скучно.

— Польщён, — улыбнулся я, слегка кивнув. — Береги себя. И папку.