— Эх, голова ты садова!.. Ты в дверь-то не ломись, коль она заперта, ты с заднего крыльца сунься! Чай, на Карле свет клином не сошелся, чай, и иные советчики у Государыни нашей имеются.

И хоть не бесплатен был совет, да окупился сторицей! Свели Герхарда с важными людьми, коих он одарил щедро подарками, дабы они за него пред Государыней похлопотали.

Те подарки взяли, обещав слово за него замолвить. Да, улучив момент удобный, шепнули царице:

— Ныне богатый саксонский купец в Санкт-Петербург пожаловал с сундуками, товарами драгоценными полными, да все никак сторговаться с Карлом Фирлефанцем, что Рентереей заведует, не может!

— А что так? — подивилась Екатерина Алексеевна.

— Не дает Карл цены! Надобно, чтобы он нас пред лицом просвещенной Европы не позорил, за каждую копейку торгуясь, будто человек подлого сословия в мясном ряду — чай, не нищие мы! Да и неверно сие! Коли теперь тот купец ни с чем возвернется, то иные сюда уж боле не поедут, отчего станем мы терпеть убыток!

И тут же, поклонившись, передали Государыне в подарок бриллиантовое колье и к нему кольцо.

Екатерина Алексеевна подарок благосклонно приняла да Карла Фирлефанца к себе призвала. Спросила строго:

— Верно ли сказали мне, будто ты с купцом иноземным никак сторговаться не можешь? Отчего ж так?

— Дюже много просит, — вздохнул Карл.

А сам на Государыню во все глаза глядит да видит на ней то самое, что он хотел да не купил, колье!

— А товар-то его хорош? — интересуется Екатерина Алексеевна.

— Врать не стану — товар добрый, — признается Карл.

— Ну так не рядись — дай сколь просят! Нам не пристало над каждой полушкой трястись! Не порть мне политику!

Понял ли?

Поклонился Карл.

— Да после, как дело завершишь, сопроводи гостя в Рентерею, дабы показать ему, что в сокровищнице нашей имеется, и все ларцы отомкни — пусть глядит, удивляется...

Вновь поклонился Карл.

А все ж таки всего подряд покупать не стал — только самое лучшее, но и не торговался уже. Лишь расписку взял:

«Сего месяца генваря, двадцать третьего дня, одна тысяча семьсот шестьдесят третьего года от Рождества Христова, получено у саксонского ювелира Гольдмана: диадема золотая, весом полфунта, что усыпана тридцатью мелкими бриллиантами, брошь сапфировая с камнем посредине да двумя помельче по краям, ожерелье золотое... За кои уплачено из казны царской девять тысяч золотых рублей, да сверх того дано сорок шкурок куницы, сорок соболей, да тридцать белки...»

А уж после гостя в Рентерею сопроводил, где, как велено было, все ларцы один за другим отомкнул — смотри, купец, удивляйся, за погляд, чай, денег не берут!

Герхард Гольдман глядел да ахал!

А чем боле ахал, тем сильнее у него глаза разгорались. Отродясь он таких сокровищ не видывал, хоть всю жизнь свою при драгоценностях состоял!

Откуда богатства сии?

— Из Персии, из Индии и из самого Китая, — отвечал Карл. — К примеру, сей великий изумруд поднесен был царю Петру Алексеевичу Муртаза-пашой, а этот привезен с далекого острова Цейлона посольством русским...

Глядит Гольдман — глаза разбегаются!

А как прознал двор про то, что купил Карл Фирлефанц для Государыни Императрицы у купца саксонского несколько вещиц, кои она на ближайшем балу надеть соизволила, тут и другие покупатели подоспели да весь товар скупили, на цены уж не глядя.

Посчитал Герхард барыш да подивился — в Европе-то он вдесятеро меньше взял...

А посчитав — крепко задумался...

— Как же так, товарищ Фирфанцев?.